Контрольная работа: А. Ахматова и символизм: "блоковский код" в лирике поэта
Контрольная работа: А. Ахматова и символизм: "блоковский код" в лирике поэта
Контрольная работа
по дисциплине: "Русская литература конца XIX - начала XX века"
по теме: "А. Ахматова и символизм: "блоковский код" в
лирике поэта"
Явлением в русской поэзии на рубеже
девятнадцатого-двадцатого столетий был символизм. Он не охватывал всего
поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для
своего времени этап литературной жизни. Веяния символизма чувствовались уже в
последние десятилетия девятнадцатого века. Система эстетики символистов, их
философские устремления вызревали в годы политической реакции, наступившей
после разгрома революционного народничества. Это была эпоха общественного
застоя, эпоха торжества обывательщины - смутное, тревожное безвременье. Одним
из виднейших представителей символизма, человеком своей эпохи являлся А. Блок,
чье творчество оказало влияние на поэзию молодых поэтов двадцатого века.
Уже к 1910 г. символистская
школа приходит к кризису. В ней происходит перегруппировка сил и расщепление. В
десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединения
акмеистов, противопоставивших себя символисткой школе. Окончательное падение
символисткой школы историки датируют приходом революционного 1917 года.
Однако символизм не перестал
существовать, - напротив, "не силой звука, а мощью отзвука" (Вяч. Иванов)
определяется присутствие символистского художественного опыта в поэтическом
сознании постсимволистской эпохи. Символизм долгое время был живой
общекультурной средой. В качестве эпохального "большого стиля" с его
мировоззренческими установками и базовыми принципами поэтики, он актуализировал
процесс формирования новых художественных систем, не потерявших, однако своего
генетического родства с символистской культурой. Как в период активной
художественной и теоретической практики, так и в фазе своего "латентного"
(О. Клинг) существования[1], символизм представлял собой
тот художественный опыт, который "заряжал" последователей стремлением
позиционировать свое к нему отношение. Чаще всего это было противостояние в
решении всех кардинальных вопросов жизни и эстетики, - в понимании роли и
сущности поэзии, онтологии творчества, представлении о слове и образе как
первоэлементах поэтического искусства. Но для всех без исключения опыт символизма
был значимым и неотменимым объектом художественных реакций.
Анне Ахматовой "после смерти А. Блока бесспорно
принадлежит первое место среди русских поэтов". Так писал в 1922 г. на
страницах центральной "Правды" (4 июля, № 145) в своем обширном обзоре
современной русской советской поэзии Н. Осинский (Оболенский), активный
участник Октябрьской революции, позднее - академик. И хотя его оценка Ахматовой
не встретила поддержки в тогдашней печати, можно сказать, что таково было в те
годы мнение многих читателей и почитателей этих поэтов.
А. Ахматова, являясь активной
участницей литературного процесса 10-х годов, находилась в атмосфере постоянных
и неслучайных контактов с представителями символистской культуры. Не
удивительно поэтому, что символизм вызывал в ней не только живую творческую
реакцию, но и непосредственно-личностный отклик. Это во многом определило
характер поливариантных отношений творческого сознания Ахматовой с "текстом"
символизма как объемной, многослойной художественной системой, жизнетворческая
модель которой не знает деления на "текст жизни" и "текст
искусства".
Литературный дебют Ахматовой
подготовлен поэтической ситуацией рубежа веков, когда, по замечанию Л. Долгополова,
"подводятся итоги прошлому, художник уже имеет перед глазами результат,
опираясь на который он стремится <... > привести свои взгляды на человека
и окружающий его мир в законченную систему. Отыскиваются исторические
последовательности, большое место в литературе начинают занимать параллели с
уже бывшим, литературные реминисценции". [2]
Действительно, переосмысление
накопленного художественного опыта стало характерной приметой эпохи десятых
годов XX века. Символизм как поэтическая школа и эстетико-философское
направление оказывал огромное влияние на развитие постсимволистских
художественных систем, однако этот процесс носил имплицитный характер. Более
того, представители новых литературных направлений, в частности, акмеизма,
считали его неспособным отобразить во всей полноте, сложности, и многообразии
духовного опыта эпохальное сознание современного человека. Как отмечает Н.А. Богомолов,
"кризис символизма, претендовавшего на то, чтобы стать наследником всей
мировой культуры в её высших образцах, но и одновременно ключом к осознанию
всего, что происходит в современном мире, привел <... > к пересмотру
представлений о соотношении искусства и действительности... ". В
ретроспективном взгляде А. Ахматовой на события художественной жизни начала XX
века основным критерием, определяющим мировоззренческую разнородность в
процессе постижения исторического времени, признаётся так называемый "счёт
времени" - мироощущение и миропонимание, отличающие "классиков" от
"модернистов".
В 1913 году в статье "Новые
течения в русской поэзии" Брюсов подчеркивает, что акмеизм в лице
Гумилёва, Мандельштама, Ахматовой и отчасти Зенкевича имел многочисленные точки
соприкосновения с символизмом. В частности, он пишет о том, что поэты-акмеисты
- М. Зенкевич, В. Нарбут, А. Ахматова - "примыкают к тому, что уже
делалось в поэзии и до них". [3]
Б. Садовской в статье с
характерным названием "Конец акмеизма" признаёт Ахматову как поэта
"несомненно талантливого" и указывает на близость ахматовского
лиризма блоковскому: "В поэзии Ахматовой чувствуется что-то родственное
Блоку, его нежной радости и острой тоске; можно сказать, что в поэзии Ахматовой
острая башня блоковских высот как игла пронзает одинокое, нежное сердце". [4]
"Символистский" фон
творчества Ахматовой отмечался неоднократно, но наиболее обоснованной и
принципиально значимой не только для Ахматовой, но в свете понимания новых
тенденций в поэтической современности стала статья В.М. Жирмунского "Преодолевшие
символизм" (1916). Автор едва ли не впервые отмечает такие стороны в
творчестве Ахматовой, "которые сближают ее творчество с произведениями
символистов", но выделяет в её поэзии более существенные - "черты вечные
и черты индивидуальные, не укладывающиеся до конца во временные и исторические
особенности поэзии"[5] конца Х1Х-начала XX столетий. Внимание
критика, однако, привлекают "именно те особенности времени, которые ставят
стихи Ахматовой в период иных художественных стремлений и иных душевных
настроений, чем, те, которые господствовали в литературе последней четверти
века <... > черты, принципиально новые, принципиально отличные от лирики
русских символистов", которые "заставляют <... > видеть в
Ахматовой лучшую и самую типичную представительницу молодой поэзии". [6] Среди
отличительных особенностей поэтического стиля Ахматовой В. Жирмунский выделяет
многое из того, что войдет в арсенал ее зрелой поэтики: объективированность
лирического высказывания, раздельность и конкретность лирических переживаний,
разговорность интонации, эпиграмматичность и стремление к простоте словесного
выражения, новеллистичность лирического сюжета. Но главное, что удалось
проницательно увидеть Жирмунскому и что особенно важно в свете нашей проблемы,
- соотношение символистского художественного опыта и творческой манеры
Ахматовой.
Не отрицая преемственности
Ахматовой по отношению к символизму, В. Жирмунский, однако, отмечает, что,
"восприняв словесное искусство символической эпохи, она приспособила его к
выражению новых переживаний, вполне раздельных, конкретных, простых и земных. <...
> Это душевное своеобразие заставляет <... > причислить Ахматову к
преодолевшим символизм". [7]
В.М. Жирмунский был не одинок в
этом отношении.
Б. Эйхенбаум в известной работе
"Анна Ахматова. Опыт анализа" (1923) предпринял исследование
формальных особенностей поэтического мастерства Ахматовой. Во втором разделе
статьи Б. Эйхенбаум обращает внимание на то, что с самого начала творческого
пути Ахматовой, большинство критиков "не уловило реакции на символизм"[8],
восприняв её ранние стихи только как интимный дневник. Эйхенбаум выделяет в
поэтическом методе Ахматовой особое "отношение к слову", выразившееся
в том, что "словесная перспектива сократилась, смысловое пространство сжалось,
но заполнилось, стало насыщенным. <... > Речь стала скупой, но
интенсивной", новые оттенки значений слово обнаруживает не в слиянии, а в
соприкосновении, "как частицы мозаики". [9] Однако
в поэтическом методе Ахматовой, "отличающем её от символистов", Б. Эйхенбаум
видит "не "преодоление" символизма, а лишь отказ от некоторых
его тенденций, явившихся у поздних символистов и не всеми ими одобренных".
Г. Чулков: характеризуя
образность ахматовской лирики, писал, что "за ясностью образов и мыслей
таится незримый мир, полный тревоги и тайны", сочетание образов "делает
их загадочными психологически и символическими в их сущности". [10] Для
нас особенно важно то, что в ахматовском психологизме автор видит аналогии с
символистской традицией: "Поэтический опыт Ахматовой <... > приводит
её к угадыванию чего-то более глубокого, значительного и подлинного, и её
чуткий талант предуказал ей какие-то "соответствия". <... >
Поэзия Ахматовой символична, т.е. образы, ею созданные, свидетельствуют о
переживаниях, соединяющих её душу с душою мира как с чем-то реальным". [11]
Тайна поэтического очарования
Ахматовой, по Г. Чулкову, "в равновесии её художественного опыта и
поэтического сознания, которое подсказывает ей, что "мир есть поэма,
написанная чудесными таинственными письменами". [12]
Анализируя поэтическую манеру Ахматовой, Г. Чулков рассматривает её творчество
через призму символистских категорий, связывая его, однако, и с романтической,
и с классической, и с реалистической традициями, затем, чтобы указать на
масштабность ахматовского таланта: "Среди поэтесс прошлых и современных у
Ахматовой нет соперниц. Среди поэтов ей конгениальны старшие символисты. <...
> Разнообразие внешних личин не мешает общему языку. На том же языке говорил
покойный Блок. <... > Язык у них был общий (язык символов, а не стиль,
конечно), но дыхание у неё иное". [13]
Многими исследователями
Чуковской Л.К., Тименчик Р.Д., Цивьян Т.В., а также Топоровым В.Н., изучался
вопрос "блоковского текста" в творчестве А. Ахматовой, но наиболее
крупное исследование провел известный литературовед М. Жирмунский. Важно
отметить, что и сама Ахматова считала себя в какой-то степени ученицей старшего
поэта. Можно было бы сказать, что Блок разбудил музу Ахматовой, как она о том
сказала в дарственной надписи к "Четкам"; но дальше она пошла своими
путями, преодолевая наследие блоковского символизма.
Существование для Ахматовой с
молодых лет "атмосферы" и традиции поэзии Блока подтверждается
наличием в ее стихах довольно многочисленных реминисценций из Блока, в
большинстве, вероятно, бессознательных.
В литературе уже отмечалась
перекличка с Блоком в стихотворении, где, при всем различии темы, Блоком
подсказана общая синтаксическая структура строфы ("Тот город, мной любимый
с детства... ", 1929).
У Ахматовой:
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
Ср. у Блока ("Вновь
оснеженные колонны... ", 1909):
Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов Мосты, часовню, резкость ветра, Безлюдность низких
островов.
В отличие от этой формальной
переклички мы находим и случаи материального заимствования образа.
"Золотые трубы осени" -
индивидуальная метафора, характерная для поэтического стиля второй книги Блока
("Пляски осенние", 1905):
И за кружевом тонкой березы
Золотая запела труба.
Ср. у Ахматовой в стихотворении
"Три осени" (1943):
И труб золотых отдаленные
марши
В пахучем тумане плывут...
На этом фоне выступают и другие
соответствия: пляски осени (Блок) - танец (Ахматова); рифмы (очень
шаблонные) березы: слезы. Ахматова:
И первыми в танец вступают березы,
Накинув сквозной убор, Стряхнув второпях мимолетные слезы На соседку
через забор.
Блок:
Улыбается осень сквозь слезы
И за кружевом тонкой березы...
Другое стихотворение позднего
времени "Слушая пение..." (1961) неожиданно возвращает нас в передаче
музыкальных переживаний к мощному, иррациональному порыву лирики Блока.
Певица Галина Вишневская
исполняет "Бразильскую бахиану" композитора Вилла-Лобоса:
Женский голос как ветер несется,
Черным кажется, влажным, ночным...
Эта смелая метафоричность
завершается видением почти экстатическим, в манере, характерной для некоторых
поздних образцов любовной лирики Ахматовой ("Cinque", "Полночные
стихи"):
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не
могила,
А таинственной лестницы взлет.
Здесь неожиданная перекличка с
Блоком, по существу, с одним из его наиболее памятных стихотворений,
экстатическим и исступленным, открывающим собою третий том его лирики ("К
Музе", 1912). Пророческим оказалось стихотворение Блока из цикла "Пляски
смерти" (1912-1914), написанное накануне первой мировой войны (7 февраля
1914 г), - одно из наиболее острых в его лирике того времени по своей
социально-политической теме:
Вновь богатый зол и рад,
Вновь унижен бедный.
Последние две строфы звучали так:
Все бы это было зря,
Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
Только не ищи дворца, Добродушного
лица,
Золотой короны.
Он - с далеких пустырей
В свете редких фонарей
Появляется.
Шея скручена платком
Под дырявым козырьком
Улыбается.
Стихотворение Ахматовой, сходное
по теме и первоначально озаглавленное "Встреча", потом "Призрак",
было написано зимой 1919 г. и впервые опубликовано в сборнике "Anno Domini"
(1921). И здесь образ царя появляется в свете зажженных рано фонарей", и
странный взгляд "пустых светлых глаз" означает смерть.
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
Черты общего внутреннего
сходства при глубоких индивидуальных отличиях могли быть порождением общей
исторической и художественной атмосферы эпохи этому свидетельствует наличие в
зрелом творчество Ахматовой некоторых основных тем блоковской поэзии,
разумеется - в свойственном ей идейном и художественном преломлении.
Такова тема "потерянного
поколения", занимающая важное место в творчество позднего Блока, в стихах
его третьей книги, - поколения, жившего между двух войн (имеются в виду
русско-японская и германская) и в "глухой" период политической
реакции после крушения революции 1905 г. Так, например, стихотворение "Рожденные
в года глухие..." написано 8 сентября 1914 г., в первые дни мировой войны.
Оно отражает глубокий кризис общественного самосознания Блока, который привел
его после 1917 г. в лагерь революции:
О судьбе своего "поколения"
Ахматова говорит в ее стихотворении "De profundis... ". Оно написано
одновременно с первой редакцией поэмы (23 марта 1944 г., Ташкент) и
перекликается по теме с произведением Блока. "Две войны" у Ахматовой,
в отличие от Блока, - первая и вторая мировые войны.
Ощущение близости трагического
конца, угрожающего мнимому спокойствию и уюту обывательского существования,
сопровождало у Блока в предреволюционные годы владевшее им сознание неминуемой
социальной катастрофы." Этот пророческий страх перед грядущим нашел яркое
выражение в известном стихотворении "Голос из хора" (6 июня 1910 - 27
февраля 1914):
Как часто плачем - вы и я –
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
Стихотворение Блока было
опубликовано впервые в журнале "Любовь к трем апельсинам" (1916, № 1).
Слышала ли его Ахматова раньше (в 1914-1915 гг.) в чтении Блока, сказать
трудно, но сходная тема прозвучала и в ее творчестве:
Думали: нищие мы, нету у нас
ничего, А как стали одно за другим терять, Так что сделался каждый день Поминальным
днем, - Начали песни слагать О великой щедрости божьей Да о нашем бывшем
богатстве.
Важен - сам факт творческой
переклички двух поэтов, сходство темы: роднящее их ощущение зыбкости привычного
жизненного уклада в его мнимом благополучии и предчувствие грядущих
общественных и личных бед - у Ахматовой в форме более интимной, простой и
персональной, у Блока - с перспективой философско-исторической и с пророческой
интонацией.
Той же темой трагической судьбы
"поколения" и суда над ним с точки зрения истории объединены
незаконченная поэма Блока "Возмездие" (1910-1921) и "триптих"
Ахматовой "Поэма без героя", точнее - его первая часть "Девятьсот
тринадцатый год. Петербургская повесть" (1940-1962).
В поэме Ахматовой перед
внутренним взором поэтессы, погруженной в сон, застигший ее перед зеркалом за
новогодним гаданьем, проходят образы прошлого, тени ее друзей, которых уже нет
в живых ("Сплю - Мне снится молодость наша").
Они спешат в маскарадных
костюмах на новогодний бал. В сущности, это своего рода пляска смерти:
Только как же могло случиться,
что одна я из них жива?
Мы вспоминаем "Пляски
смерти" Блока, в особенности стихотворение "Как тяжко мертвецу среди
людей Живым и страстным притворяться!", с его зловещей концовкой:
В ее ушах - нездешний, странный
звон:
То кости лязгают о кости.
Ср. у Ахматовой:
Вижу танец придворных костей...
Тем самым звучит тема,
проходящая через все восприятие исторического прошлого в поэме: изображая
"серебряный век" во всем его художественном блеске и великолепии (Шаляпин
и Анна Павлова, "Петрушка" Стравинского, "Саломея" Уайльда
и Штрауса, "Дориан Грей" и Кнут Гамсун), Ахматова в то же время
производит суд и произносит приговор над собою и своими современниками. Ее не
покидает сознание роковой обреченности окружающего ее мира, ощущение близости
социальной катастрофы, трагической "расплаты" ("Все равно
подходит расплата") - в смысле блоковского "возмездия":
И всегда в духоте морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Жил какой-то будущий гул,
Но тогда он был слышен глуше,
Он почти не тревожил души
И в сугробах невских тонул.
"Над городами стоит гул,
в котором не разобраться и опытному слуху, - писал Блок еще в 1908 г. в своем
известном докладе "Народ и интеллигенция", - такой гул, какой
стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит
сказание". Ахматова жила под впечатлением того же акустического образа,
подсказанного словами Блока о подземном гуле революции. С образами "Возмездия"
связаны непосредственно и стихи, завершающие приведенный отрывок торжественным
и грозным видением новой исторической эпохи:
А по набережной легендарной
Приближался не календарный –
Настоящий Двадцатый Век.
Ср. у Блока в начале его поэмы
проникнутую глубокой безнадежностью, характерной для него в годы безвременья,
философскую и социально-историческую картину смены тех же двух веков:
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
И дальше:
Двадцатый век...
Еще бездомней,
Еще страшнее бури мгла.
Еще чернее и огромней Тень
Люциферова крыла.
Образ снежной вьюги был хорошо
известен современникам Ахматовой из лирики Блока, начиная со стихотворений
второго тома, объединенных в разное время в сборники "Снежная маска"
(отдельное издание - 1907), "Земля в снегу" (1908), "Снежная
ночь" (1912). Как символ стихийной страсти, вихря любви, морозного и
обжигающего, он развертывается в любовной лирике Блока в этот период в длинные
ряды метафорических иносказаний, характерных для его романтической поэтики. В
дальнейшем те же символы, более сжатые и сконцентрированные, переносятся поэтом
на восприятие России - Родины как возлюбленной, ее мятежной, буйной красоты и
ее исторической судьбы:
Ты стоишь под метелицей дикой,
Роковая, родная страна.
Отсюда они перекидываются в
"Двенадцать", поэму о революции как о мятежной народной стихии, превращаясь
из "ландшафта души" в художественный фон всего действия,
реалистический и в то же время символически знаменательный.
С Блоком связан и основной
любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный в традиционном маскарадном
треугольнике: Коломбина - Пьеро - Арлекин. Биографическими прототипами, как
известно, были: Коломбины - приятельница Ахматовой, актриса и танцовщица О.А. Глебова-Судейкина
(жена художника С.Ю. Судейкина); Пьеро - молодой поэт, корнет Всеволод Князев,
покончивший с собой в начале 1913 г., не сумев пережить измену своей "Травиаты"
(как Глебова названа в первой редакции поэмы); прототипом Арлекина послужил
Блок.
Сама Ахматова называет свою
героиню "Коломбиной десятых годов", объясняя в своих заметках, что
задумала ее не как индивидуальный портрет, а как собирательный образ женщины
того времени и того круга творческий облик Ахматовой остается совершенно
непохожим на Блока даже там, где она трактует близкую ему тему
Так же известно пять
стихотворений, которые Ахматова посвятила Блоку. Они относятся к разным
периодам ее жизни и одинаково свидетельствуют о том исключительном значении,
которое имело для нее явление Блока.
Первое стихотворение - ответ на
"мадригал" Блока ("Я пришла к поэту в гости... ", 1914)
Второе - поминальное, написано в
августе 1921 г. непосредственно после похорон Блока на Смоленском кладбище 10
августа
Этим ограничиваются стихи
Ахматовой, современные Блоку, которые были известны до сих пор.
Три последних стихотворения были
написаны в 1944-1960 гг., через много лет после его смерти, и содержат в
поэтической форме воспоминание и оценку, дистанцированную во времени,
претендующую на историческую объективность, хотя и личную по тону.
Первое и третье написаны в
1944-1950 гг., второе присоединено к ним в 1960 г. и в дальнейшем вошло в
состав одного с ними цикла "Три стихотворения" (1944-1960).
Первое: "Пора забыть
верблюжий этот гам... ", озаглавленное первоначально "Отрывок из
дружеского послания", представляет прощание с Ташкентом
и с ориентальными темами периода эвакуации.
Поэтесса возвращается на родину,
и родной среднерусский пейзаж Слепнева и Шахматова связывается в ее воображении
с именем Блока, воспевшего красоту родной земли:
И помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока...
Аллюзия понятна только при
пристальном знакомстве с блоковской поэзией. Его стихотворение "Осенняя
воля" ("Выхожу я в путь, открытый взорам... "), написанное в
июле 1905 г., помечено автором: Рогачевское шоссе. Это одно из первых
стихотворений, подсказанных Блоку веяниями революции 1905 г., в которых
выступает новый образ России как родины, любимой в ее буйной, "разбойной"
красе:
Третье стихотворение цикла,
помеченное в рукописи 7 июня 1946 г. ("Он прав - опять фонарь, аптека...
"), написано Ахматовой в самые тяжелые годы ее жизни и отмечено аллюзией
на стихотворение Блока из трагического цикла "Пляски смерти":
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Конец, подымающийся над
безысходностью личного чувства до высокого сознания исторически непреходящего
значения поэзии, был, по-видимому, подсказан Ахматовой воспоминанием о
выступлении Блока 13 февраля 1921 г. на многолюдном юбилейном собрании в Доме
литераторов с речью "О назначении поэта", которая начинается и
заканчивается "веселым именем Пушкина". С этим последним выступлением
Блока, на котором Ахматова, вероятно, присутствовала, связано и его
стихотворение, посвященное Пушкинскому Дому (написано 5 февраля 1921г), - на
него Ахматова намекает в своих стихах:
Как памятник началу века, Там
этот человек стоит - Когда он Пушкинскому Дому, Прощаясь, помахал рукой И
принял смертную истому Как незаслуженный покой.
Во втором стихотворении, самом
позднем по времени написания ("И в памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки...
", 1960), в воспоминании героини мелькают ассоциации светской и
артистической жизни Петербурга 1910-х годов - театр, петербургские ночи,
поездки на острова.
На этом фоне образ Блока
возникает психологически сниженный - как образ героя своего времени:
Тебе улыбнется презрительно Блок
–
Трагический тенор эпохи.
"Памятник началу века"
и "трагический тенор эпохи" представляют для Ахматовой два
диалектически взаимосвязанных аспекта образа Блока как "человека-эпохи".
А. Ахматова была несомненно
связана с эпохой, сформировавшей ее как поэта, - с так называемым серебряным
веком русской художественной культуры. Можно с уверенностью сказать, что на
творчество поэта огромное влияние оказало поэтическое наследие символистов. Но
творчество ее отлично от поэзии символистов, восприняв словесное искусство
символической эпохи, она приспособила его к выражению новых переживаний, вполне
раздельных, конкретных, простых и земных.
Не вызывает также сомнения, что
на Ахматову оказал влияние "человек эпохи" символист А. Блок. Ее
глубинное отношение к творчеству Блока проявилось не в воспоминаниях, а в
поэзии, во всей ее художественной системе. По своему духу и поэтике Ахматова,
особенно в ранний период, была далека от Блока и шла собственным путем. Поэзию
Ахматовой соединяла с поэзией Блока не столь явная преемственность, творческая
эстафета, сколько “диалектическая связь - зависимость, проявляющаяся в
отталкивании и преодолении". Однако важным свидетельством о восприятии
Ахматовой Блока в разные периоды ее жизни является также прямое содержание ее
стихотворений, относящихся к поэту.
1. Долгополое Л. На рубеже веков. Л., 1977
2. Жирмунский В. Анна Ахматова и Александр Блок. - Рус. лит., 1970,
№ 3.
3. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука,
1977
4. Клинг О. Эволюция и "латентное" существование
символизма после Октября. // Вопросы литературы - М., 1999, №4
5. Чулков Г. Анна Ахматова // Анна Ахматова. Pro et contra
6. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова. Опыт анализа // Эйхенбаум Б. О
поэзии. Л., 1969
[1] Клинг О. Эволюция и
«латентное» существование символизма после Октября. // Вопросы литературы – М.,
1999, №4
[2] Долгополое Л. На рубеже веков.
Л., 1977. С.51.
[3] Брюсов В.Я. Среди стихов:
1914-1924: манифесты, статьи, рецензии. С.399. 8
[4] Чудовский В. По поводу стихов
Анны Ахматовой // Аполлон, 1912. №5. С.45.
[5] Жирмунский В.М. Преодолевшие
символизм // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.
С. 112. 3 Там же. С. 122. 11
[6] Там же
[7] Там же
[8] Эйхенбаум Б. Анна Ахматова.
Опыт анализа // Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969. С.87.
[9] Там же С. 88
[10] Чулков Г. Анна Ахматова //
Анна Ахматова. Pro et contra. С.402.
[11] Там же С.
403
[12] Чулков Г. Анна
Ахматова.С.403.
[13] Чулков Г. Анна Ахматова. Anno
Domini. MCMXXI // Анна Ахматова. Pro
et contra. C.409.
|
