Статья: Владимир Всеволодович Мономах

Статья: Владимир Всеволодович Мономах

Карпов А. Ю.

Владимир (в крещении Василий) Всеволодович Мономах (1053—1125), князь Туровский, Смоленский, Владимиро-Волынский, Черниговский (с 1078), Переяславский (с 1094), великий князь Киевский (с 1113).

Князь Владимир Всеволодович, несомненно, принадлежит к числу наиболее значительных фигур русского Средневековья. Его княжением по существу завершается эпоха Киевской Руси и начинается новый этап русской истории, получивший название удельного периода, или, в советской историографии, периода феодальной раздробленности. И именно Мономаху — причем еще даже до восшествия на "златой" киевский стол — пришлось вырабатывать те принципы, которые легли в основу нового политического устройства Руси.

Но Владимир Мономах вошел в русскую историю не только как государственный деятель и полководец, но еще и как писатель и мыслитель. Он является автором знаменитого "Поучения" — выдающегося памятника древнерусской литературы и общественной мысли, а также письма князю Олегу Черниговскому. Вполне вероятно, что в русской книжности сохранялись и другие сочинения, написанные им (известно, например, что князь обращался с "вопрошением" об "отвержении латинян" к киевскому митрополиту Никифору), но они не дошли до нашего времени.

Биография князя Владимира Всеволодовича известна нам относительно полно — благодаря летописи, а также его собственным сочинениям, особенно "Поучению", носящему во многом автобиографический характер.

Владимир родился в 1053 году или около этого времени в Переяславле-Южном, где княжил его отец. Он единственный из внуков Ярослава Мудрого, о чьем рождении сообщает летопись. Сам Владимир в своем знаменитом "Поучении детям" с гордостью писал о том, что обязан именем деду, который, незадолго до кончины нарекая внука, очевидно, хотел видеть его продолжателем дел своего великого отца — Крестителя Руси Владимира Святого: Мономах унаследовал от того оба своих имени: и княжеское — Владимир, и крестильное — Василий.

Его появление на свет действительно стало событием, выходящим за рамки одной только русской истории. Отец Владимира, переяславский князь Всеволод Ярославич, четвертый из известных летописи сыновей Ярослава Мудрого, получил в жены не просто одну из иностранных принцесс, но византийскую царевну, дочь правящего в Византии императора Константина IX Мономаха. (Вероятнее всего, она родилась от второго брака Константина, с дочерью Василия Склира, внука знаменитого мятежника последней четверти X века Варды Склира, и племянницей императора Романа III Аргира.) Родовое имя последнего перешло к русскому князю. Так Владимир оказался внуком сразу двух могущественных правителей — Руси и Византии. Позднее киевский митрополит грек Никифор напишет, обращаясь к Владимиру — тогда уже киевскому князю — и имея в виду его необычное происхождение: "Егоже Богъ… изъ утробы освяти и помазавъ, от царьские и княжьские крови смесивъ…" А сам Владимир, будучи уже владетельным князем, закажет на своей печати исполненную гордости надпись на греческом языке: "Печать Василия, благороднейшего архонта Руси, Мономаха".

По собственным словам Мономаха, его княжеское "тружение" началось с тринадцатилетнего возраста, когда отец стал поручать ему самостоятельные походы и "ловы" (охоты). "Первое к Ростову идохъ сквозе вятиче, посла мя отець", — писал он в "Поучении". Даже в конце жизни этот полный опасности путь через не подчинявшуюся русским князьям Вятичскую землю представлялся ему настоящим подвигом, и он с очевидной гордостью вспоминал о нем. Трудно сказать, с какой целью отец послал его в Ростов. Едва ли это могло быть военным предприятием. Скорее, Ростов, принадлежавший в то время Всеволоду, стал первым городом, в котором началось самостоятельное княжение юного Владимира Мономаха.

Однако его ростовское княжение, если и имело место, то оказалось непродолжительным. Летом 1068 года Русь подверглась первому по-настоящему крупному нашествию половцев. В битве на реке Альте, недалеко от Переяславля, соединенные силы трех князей Ярославичей потерпели сокрушительное поражение, причиной которого, как можно догадываться, стали несогласованные действия братьев, прежде всего Изяслава и Святослава. Изяслав и Всеволод с остатками войска бежали в Киев, Святослав же со своей дружиной отступил к Чернигову, где позднее нанес половцам поражение. Вполне вероятно, что и четырнадцати- или пятнадцатилетний Владимир вместе со своим отцом участвовал в битве и так же, как и тот, вынужден был укрыться в Киеве. Однако 15 сентября в Киеве вспыхнуло восстание, направленное против князя Изяслава. По рассказу летописца, Изяслав и Всеволод спешно покинули город, а киевляне возвели на престол полоцкого князя Всеслава Брячиславича, годом ранее вероломно захваченного в плен теми же Ярославичами и содержавшегося в киевской темнице. Изяслав бежал в Польшу к своему шурину (брату жены) польскому князю Болеславу II Смелому (1058—1079, король с 1076); о судьбе же Всеволода, а тем более о судьбе его сына, летопись умалчивает. Однако едва ли не эти события имел в виду сам Владимир, вспоминая в "Поучения" о поездке к Смоленску с киевским боярином Ставком Гордятичем: "тои пакы… отъиде к Берестию со Изяславомь, а мене посла Смолиньску". Надо полагать, что в Берестье (нынешний Брест, в Белоруссии) Изяслав оказался по пути в Польшу; именно по его повелению Владимир и едет в Смоленск — город, занимавший ключевое положение на пути из Киева в Новгород. Но и в Смоленске Владимир задержался ненадолго. Зимой 1068/69 года (датировка предположительная) он переходит на княжение во Владимир-Волынский, а затем, в те же зимние месяцы, по поручению отца и дяди отправляется в сожженную поляками Берестейскую крепость; и "блюдъ городъ тихъ", — сообщает об этом эпизоде своей жизни сам Мономах.

В следующем 1069 году Изяслав с польским войском во главе с самим Болеславом двинулся к Киеву. Возникла реальная угроза разграбления столицы Руси, тем более что занявший киевский престол князь Всеслав при известии о приближении поляков и Изяслава бросил киевлян и бежал в Полоцк. И вновь мы видим Владимира в гуще событий. По просьбе киевлян Святослав и Всеволод обращаются к старшему брату с требованием не "водить" "ляхов" на Киев: "Аще ли хощеши гневъ имети и погубити град, то веси (знай. — А. К.), яко нама жаль отня стола". С этими словами к Изяславу, по-видимому, и был послан Владимир, о чем мы узнаем также из "Поучения": "по Велице дни", то есть после Пасхи (12 апреля), он отправляется из Переяславля на Волынь, к Сутейску (на тогдашней русско-польской границе), "мира творить с ляхы". Судя по всему, Владимиру удалось договориться с дядей. "То слышавъ, Изяславъ остави ляхы и поиде с Болеславом (к Киеву. — А. К.), мало ляховъ поимъ", — сообщает летопись. Правда, заступничество князей не спасло киевлян: сын Изяслава Мстислав вступил в Киев раньше отца и жестоко расправился с жителями, равно казня и виновных и невиновных.

Трещина в отношениях между братьями оказалась слишком глубокой. В марте 1073 года Святослав и Всеволод изгнали старшего брата из Киева, и Изяслав во второй раз вынужден был покинуть Русь. Повторное изгнание Изяслава повлекло за собой значительное перераспределение княжеских уделов. По-видимому, именно тогда Владимир получил в княжение Туров, важный город на западе Русского государства, ранее принадлежавший Изяславу. В том же 1073 году Владимир вместе с отцом присутствовал в Киеве на торжественной церемонии основания Успенской церкви Печерского монастыря. Между прочим, Владимир прибыл в Киев больным. Согласно монастырскому преданию, сохраненному одним из составителей Киево-Печерского патерика Симоном, епископом Владимиро-Суздальским (1214/15 —1226), он получил исцеление как раз во время основания Печерской церкви, когда его опоясали золотым поясом с латинского Распятия Христа, который был подарен варягом Шимоном, одним из воевод князя Всеволода Ярославича, преп. Антонию, основателю Печерского монастыря: "и темъ поясомъ златымъ обложенъ бысть (Владимир. — А. К.), и ту абие здравъ бысть молитвами святую отцю нашею Антониа и Феодосиа". Это был не единственный случай, когда Владимир искал исцеления от болезни в стенах Печерской обители. Позднее, в годы своего черниговского княжения, когда князь едва не умер от какого-то недуга, он вновь посылал в киевские пещеры и был исцелен снадобьем, присланным ему печерским затворником Агапитом. По рассказам Патерика, Владимир всегда с великим почтением относился к Печерскому монастырю — как, впрочем, и к другим православным обителям.

Ко времени вокняжения в Турове Владимиру, по-видимому, едва исполнилось двадцать лет. В этом городе он прокняжил неполных четыре года — до смерти Святослава в декабре 1076 года. К тому же времени относится и брак Владимира с англичанкой Гидой, дочерью последнего англосаксонского короля Харальда. Когда точно был заключен брак и какое имя приняла Гида на своей новой родине, неизвестно. Известно лишь, что в начале 1076 года у Владимира родился первенец — сын Мстислав, нареченный в крещении Феодором и получивший, кроме того, еще одно имя — Харальд, в честь своего деда по матери, отца Гиды (под этим именем Мстислав и упоминается в западных источниках). Позднее Гида родила мужу еще четырех сыновей: Изяслава, Святослава, Ярополка и Вячеслава, а также нескольких дочерей.

Осенью 1075 года Владимир вместе со своим двоюродным братом Олегом Святославичем (княжившим, предположительно, во Владимире на Волыни) возглавил поход в Польшу в помощь польскому князю Болеславу в его войне с чешским князем Вратиславом II (1061—1092). Сам Мономах вспоминал позднее, как он, по поручению Святослава, "ходивъ за Глоговы (город Глогау, на Одере. — А. К.) до Чешьскаго леса"; весь поход, по его словам, занял четыре месяца. Если под "Чешским лесом" понимать Судетские горы, и ныне разделяющие Чехию и Польшу (менее вероятно, что речь идет о нынешнем Чешском лесе на западе современной Чехии), то получается, что русские князья не слишком продвинулись в глубь вражеской территории. Тем не менее, успех, кажется, был достигнут. Уникальные сведения на этот счет приводит русский историк XVIII века В. Н. Татищев, использовавший, помимо прочего, не дошедшие до нас летописные своды: он сообщает о взятии Владимиром и Олегом города Глаца и об уплате русским князьям 1000 гривен серебром и "многих даров". Современные исследователи допускают, что именно военные действия русских (или, может быть, одна их угроза) стали причиной внезапного прекращения начатого Генрихом IV и Вратиславом II совместного похода против саксов и поспешного их отступления в Чехию в сентябре 1075 года. Во всяком случае, уже зимой 1075/76 года Владимир возвращается в Туров, а "на весну", как он сам пишет в своем "Поучении", едет к отцу в Переяславль.

Чешский поход сблизил Владимира с его двоюродным братом. Известно, что Олег стал крестным отцом первенца Владимира Мстислава, и таким образом двух князей связали узы духовного родства, которые в то время значили не меньше, чем родство по крови. Позднее крестником Олега станет и второй сын Мономаха — Изяслав, родившийся, скорее всего, весной 1078 года. Однако впоследствии, как это порой бывает, вчерашние друзья превратятся в едва ли не смертельных врагов.

Внезапная смерть Святослава 27 декабря 1076 года от неудачной операции ("резанья желве", то есть нарыва) кардинально изменила расстановку политических сил на Руси. 1 января 1077 года отец Владимира Всеволод занял киевский престол. Сам Владимир получил в княжение Смоленск. Союз с Польшей со смертью Святослава (а возможно, и еще раньше) прекратил свое существование. Этим не преминул воспользоваться Изяслав, имевший на руках и такой сильный козырь, как послание папы Григория VII польскому князю Болеславу. Еще в 1076 году он вернулся в Польшу, а в мае 1077 года вместе с польским войском двинулся на Русь. Всеволод выступил ему навстречу к Волыни. Начались переговоры, завершившиеся заключением мира. 15 июля Изяслав по соглашению с братом занял Киев, а Всеволод получил Чернигов. Надо думать, что сговорчивости Всеволода в немалой степени способствовало то обстоятельство, что еще 4 мая Чернигов попытался захватить его племянник Борис, сын бывшего смоленского князя Вячеслава Ярославича. "И бысть княженья его 8 днии, — сообщает о Борисе летописец, — и бежа Тмутороканю…". Есть основания предполагать, что именно Владимиру пришлось изгонять из Чернигова своего двоюродного брата (прямо об этом сообщает В. Н. Татищев). Борис бежал в Тьмуторокань — русский форпост на Тамани, центр небольшого княжества, которым тогда владел сын Святослава Роман. Здесь, на отдаленной окраине Русского государства, отделенной от остальной Руси безбрежной Степью, собирались силы, в равной мере враждебные и Изяславу, и Всеволоду.

Еще до вокняжения Изяслава в Киеве, зимой 1077 года, "на весну", Владимир был послан отцом к Новгороду на помощь князю Глебу Святославичу — очевидно, для борьбы с Всеславом Полоцким. Летом, уже с отцом (надо полагать, сразу после примирения Всеволода с Изяславом), Владимир совершил поход на Полоцк, о результатах которого источники не сообщают. Скорее всего, поход оказался неудачным, и зимой 1077/78 года, уже по согласованию с киевским князем Изяславом, Владимир вновь идет к Полоцку вместе с сыном Изяслава Святополком; и "ожгоша Полтескъ", как вспоминал Мономах в своем "Поучении".

Пасху 1078 года (8 апреля) Владимир встречал у отца в Чернигове. Здесь же пребывал и выведенный из Владимира (или приглашенный Всеволодом?) Олег Святославич. Черниговская резиденция Мономаха располагалась на Красном дворе, где Владимир устроил "обед", на который пригласил и отца, и двоюродного брата. Едва ли его целью не было примирение двух близких ему людей. Владимир привез отцу 300 гривен золота — огромную по тем временам сумму, и в литературе уже давно было высказано предположение, что это мог быть залог за Олега, некое обеспечение его лояльности по отношению к Всеволоду. Но если так, то Владимир просчитался. По-видимому, именно на Красном дворе произошла ссора, имевшая роковые последствия. "Повесть временных лет" как об одном из важнейших событий года сообщает о бегстве Олега из Чернигова 10 апреля 1078 года. Олег бежал в Тьмуторокань, где уже находились его родной брат Роман и двоюродный Борис — грозная коалиция племянников правивших Русью князей Ярославичей.

Суть конфликта между Всеволодом и Олегом предельно ясна — притязания обоих князей на Чернигов. Олег стремился завладеть им как городом своего отца, тем более что Святослав, несмотря на то, что умер киевским князем, был погребен — очевидно, по собственному завещанию — в кафедральном черниговском Спасском соборе. Всеволод же, в соответствии с понятиями своего времени, считал, что Чернигов должен принадлежать ему по праву старшинства. Ибо он, добровольно уступив Киев старшему брату, занял то место, которое ранее, в период "триумвирата" Ярославичей, занимал Святослав. Таким образом, столкновение двух князей — старшего и младшего, дяди и племянника — отразило столкновение двух принципов наследования или даже, шире, двух принципов политического устройства Руси — старого, основанного на родовом владении Русью всеми князьями Рюриковичами ("родовом сюзеренитете"), и относительно нового, основанного на "отчинном" владении землями (заметим, что сам этот термин — "отчина" — появляется в источниках несколько позже).

Конфликт между двумя этими началами в политической жизни Руси с особой силой проявится позднее, уже в годы киевского княжения Всеволода Ярославича. Но именно притязания князя Олега Святославича на "отчий" Чернигов стали наиболее зримым его воплощением. И исторический парадокс — а скорее, историческая закономерность — заключается в том, что князю Владимиру Всеволодовичу Мономаху, более других отдавшему борьбе с Олегом и ставшему его главным, историческим противником, суждено было в конечном итоге проводить в жизнь и утверждать те самые принципы, которые первоначально отстаивал Олег.

Пока же Владимир возвратился в Смоленск. Но уже в конце августа 1078 года ему пришлось выступить из Смоленска во главе своей дружины и двинуться к Переяславлю на помощь отцу, который 25 августа на реке Соже (в Черниговской земле) был разбит своими племянниками Олегом и Борисом, приведшими из Тьмуторокани многочисленную половецкую рать. И здесь Олег оказался своего рода новатором, впервые в истории Руси использовав для достижения своих политических целей союзных половцев. (Практика привлечения половцев на свою службу и использования их в междоусобных войнах очень скоро станет всеобщей.)

После победы на Соже Олег и Борис заняли Чернигов, "мняще одолевше, а земле Русьскеи много зло створше", как с горечью замечает летописец. Владимир "проидох сквозе половечьскыи вои, бьяся", и в Переяславле встретился с отцом. Отсюда оба направились в Киев к Изяславу, который выразил готовность помочь брату в войне с племянниками. "Аще будеть нам причастье в Русскеи земли, то обема, — приводит его слова летописец, — аще лишена будеве, то оба". Объединенная рать четырех князей — Изяслава, его сына Ярополка, Всеволода и Владимира Мономаха — подступила к Чернигову. Несмотря на отсутствие в городе Олега и Бориса, черниговцы отказались сдать город, и начался штурм. Летопись, рассказывая об этом, особо выделяет Владимира: именно он со своей дружиной, захватил восточные ворота Чернигова; "и отвориша градъ околнии, и пожгоша". Однако развить успех князьям помешало известие о подходе Олега и Бориса. 3 октября 1078 года в битве на Нежатиной Ниве (недалеко от Чернигова) старшие князья одержали решительную победу. Правда, досталась она дорогой ценой: на поле брани пал киевский князь Изяслав Ярославич, до конца исполнивший свой братский долг. Погиб и один из зачинщиков усобицы князь Борис Вячеславич, который, если верить летописи, воинственностью превосходил даже Олега. Сам же Олег с остатками дружины бежал в Тьмуторокань.

Для Всеволода и его сына это стало победой вдвойне. Всеволод как старший в роде занял киевский престол, сохранив за собой и Чернигов, и Переяславль: "переима власть Русьскую всю", по выражению летописца. Чернигов достался Владимиру. В этом городе он будет княжить почти шестнадцать лет, до 1094 года. Сыновья Изяслава сохранили за собой часть отцовских владений — но уже в качестве дарения от Всеволода. Ярополка Всеволод посадил на княжение во Владимире-Волынском, придав ему Туров. Святополк же княжил в Новгороде до 1088 года, когда Всеволод перевел его в тот же Туров, посадив на княжение в Новгороде своего двенадцатилетнего внука Мстислава, сына Владимира Мономаха.

За Святославичами остался единственный удел: удаленная от Руси Тьмуторокань. Но и ее Всеволод — правда, ненадолго — сумел прибрать к рукам. В следующем 1079 году Роман Святославич привел на Русь половцев, но у Переяславля Всеволод заключил с ними мир, и половцы отступили. На обратном пути между ними и Романом вспыхнула ссора, в результате которой Роман был убит. Трудно удержаться от предположения, что ссора эта была инспирирована киевским князем, хотя сам Олег позднее обвинял в убийстве брата тьмутороканских хазар (остатки прежнего хазарского, скорее всего иудейского, населения Тьмуторокани). В том же году хазары захватили в плен самого Олега и отправили его в Византию. О том, что их действия были согласованы со Всеволодом, кажется, свидетельствует тот факт, что хазары не оказали никакого сопротивления присланному из Киева посаднику Ратибору.

В годы киевского княжения Всеволода Ярославича (1078—1093) Владимир становится по существу соправителем отца. Он принимает участие во всех важнейших политических акциях, осуществляет на практике политику отца, а нередко и сам решает судьбы отдельных княжеств и их правителей. По его собственным словам, за эти пятнадцать лет он до ста раз совершал стремительные переезды из Чернигова в Киев, умудряясь преодолевать 130 верст, разделявших два города, всего лишь за день. В 1080 году Владимир по поручению отца выступает против "заратившихся" переяславских торков и разбивает их. Годом раньше или, может быть, позже (точная датировка невозможна), в ответ на нападение Всеслава Полоцкого на Смоленск, он совершает очередной поход на Всеслава и опустошает его земли. Затем воюет с половцами, разорившими Стародуб, причем в его войске, наряду с черниговцами, присутствуют и союзники из тех же половцев. В течение двух зим подряд Владимир ходит войной в непокорную Вятичскую землю, а затем снова воюет с половцами и тем же Всеславом.

Но все же больше всего хлопот Всеволоду, а значит, и Владимиру доставляли в эти годы не половцы, не торки и даже не воинственный полоцкий князь Всеслав, а собственные ближайшие родичи — младшие князья "Ярославова племени", буйная поросль Святославичей, Игоревичей и Ростиславичей, которые вынуждены были силой оружия отстаивать свои права на владение хотя бы частью русских земель.

Противостояние племянников и дядьев — едва ли не главное содержание политической истории Киевской Руси XI—XII веков. Время Всеволода — одна из высших точек этой борьбы. Не случайно киевский летописец в посмертной эпитафии князю писал: "Печаль бысть ему от сыновець (племянников. — А. К.) своихъ, яко начаша ему стужати (здесь: досаждать. — А. К.), хотя власти… сеи же омиряя их, раздавая власти имъ". И действительно, Всеволоду приходилось постоянно сталкиваться с притязаниями племянников на те или иные волости и, как правило, удовлетворять их. А проводником его политики в большинстве случаев оставался Владимир.

В 1084 году младшие Ростиславичи, Володарь и Василько (внуки старшего сына Ярослава Мудрого Владимира Новгородского, умершего еще при жизни отца), выгнали из Владимира-Волынского князя Ярополка Изяславича. По поручению отца Владимир выступил в поход против Ростиславичей и вернул Ярополку его волость, однако Ростиславичей не настиг. Сразу же за тем вместе с союзными половцами он совершил карательный поход на Минск — город Всеслава Полоцкого, и полностью перебил или угнал в полон его население: "изъехахом городъ и не оставихом у него ни челядина, ни скотины", как он сам писал в "Поучении". Зимой того же года — очевидно, от имени своего отца — Владимир утвердился в "великой любви" с Ярополком; правда, условия этого соглашения нам неизвестны. Тогда же Ростиславичи получили во владение Перемышль — город на реке Сан на самом западе Русской земли — между прочим, часть бывшей волости Ярополка. В том же году Всеволод наделил княжением еще одного своего беспокойного племянника — князя Давыда Игоревича, который получил город Дорогобуж, некогда принадлежавший отцу Ярополка Изяславу. Не исключено, что именно этими дарениями Всеволода в землях, которые Ярополк считал своими, и объясняется то, что произошло в следующем 1085 году: Ярополк Изяславич, обязанный Всеволоду своим владимирским княжением, начал против него войну. И вновь киевский князь послал в Волынскую землю своего сына. Узнав о приближении Мономаха, Ярополк бежал в Польшу, а вся его семья, имущество и дружина достались Мономаху. Последний посадил во Владимире Давыда Игоревича, после чего вернулся в Киев.

Лишь два года спустя, в 1087 году, Ярополк примирился с Всеволодом. Мономах совершил еще один поход на Волынь: заключил мир с Ярополком, вернул ему Владимир-Волынский (выведя Давыда, скорее всего, обратно в Дорогобуж), а сам возвратился в Чернигов. Но, помимо Ярополка и Давыда, на главный город Волынской земли по-прежнему претендовали Ростиславичи. Через несколько дней после возвращения из Польши Ярополк был убит — как все полагали, по наущению Ростиславичей. Владимир-Волынский вновь перешел к Давыду. У Ростиславичей же остались Перемышль (после смерти Рюрика в 1092 году его унаследовал Володарь), а также Теребовль, город на реке Серет, в Галицкой земле, куда был посажен на княжение младший из Ростиславичей, энергичный и воинственный Василько.

После смерти Всеволода 13 апреля 1093 года реальная власть над Киевом оказалась в руках Владимира. Однако принцип наследования отцовских владений еще далеко не утвердился в русской земле. Права на Киев принадлежали всему Ярославову роду, ибо Киев воспринимался не столько как "отчина", сколько как "дедина" русских князей. Старшим же среди внуков Ярослава Мудрого был князь Святополк Изяславич, сын "старейшего" Изяслава.

Летопись так передает размышления Владимира после смерти отца: "Аще сяду на столе отца своего, то имам рать съ Святополком взяти, яко есть столъ преже от отца его былъ". И, "размыслив", Владимир послал за Святополком в Туров, а сам ушел в Чернигов. Его младший брат Ростислав, сын Всеволода от второго брака, сел на княжение в отчем Переяславле.

В добровольной уступке Киева двоюродному брату исследователи нередко видят один только политический расчет Мономаха, понимавшего, что киевляне попросту не готовы были принять его на княжение. Для такого мнения как будто имеются определенные основания: долгое киевское княжение Всеволода Ярославича вызвало откровенную неприязнь к нему населения, страдавшего — особенно в последние годы жизни князя — от грабежей и притеснений приближенных к нему дружинников; "и людем не доходити княже правды", как с горечью замечает по этому поводу летописец. Владимир, несомненно, должен был принимать во внимание эту ситуацию. Но, с другой стороны, почему мы должны сомневаться в искренности его поступка? Он действительно уступал Киев "старейшему" в роде и действительно надеялся избежать кровопролития, пагубность которого наглядно продемонстрировали предшествующие события.

Этот добровольный уход в Чернигов открыл черную полосу в жизни Владимира — полосу жесточайших неудач, безвозвратных утрат и горьких разочарований. Но случилось так, что именно в этот, тяжелейший для себя период Владимир сумел утвердить свой нравственный и политический авторитет в русском обществе, стать не просто одним из наиболее влиятельных, но, несомненно, самым влиятельным из русских князей — во всяком случае, именно таким изображает его летописец. Это тоже парадокс, более похожий на закономерность — но уже не столько историческую, сколько человеческую. Ибо только люди по-настоящему выдающиеся оказываются способны не просто держать удары судьбы, но даже поражения превращать в победы.

24 апреля 1093 года Святополк вступил в Киев. А уже спустя несколько дней началась новая большая война с половцами, принесшая много несчастий и княжескому семейству, и всему населению Руси.

Виновником случившегося летопись называет киевского князя Святополка Изяславича, который отказался вступить в переговоры с прибывшими к нему половецкими послами и, более того, повелел бросить их в темницу. Как и следовало ожидать, половцы начали широкомасштабные военные действия, и Святополку пришлось обратиться за помощью к Владимиру Мономаху. Владимир вместе с братом Ростиславом немедленно прибыл в Киев. Переговоры между князьями проходили в киевском Михайловском Выдубицком монастыре, основанном отцом Владимира и Ростислава князем Всеволодом Ярославичем. Уже тогда, по свидетельству летописца, между князьями начались "распря и которы": Владимир предлагал заключить с половцами мир, а Святополк настаивал на войне. Впоследствии В. Н. Татищев объяснял неуступчивость Святополка исключительно его скупостью и нежеланием "по обычаю" платить половцам за мир. Насколько это справедливо, сказать трудно. Во всяком случае, Святополку удалось настоять на своем, и князья приняли решение о совместных военных действиях.

Между прочим, решение это было принято не без вмешательства неких "смысленых мужей" — очевидно, из числа киевлян. Именно в их уста летописец вкладывает слова, которые впоследствии не раз будут звучать на страницах летописи и станут, можно сказать, программными для Владимира Мономаха. Произнесенные же в первый раз, они были обращены именно к Владимиру и его двоюродному брату Святополку: "Почто вы распря имате межи собою? А погании губять землю Русьскую!" И эти слова более всего подействовали на Владимира.

Как полководец он, несомненно, превосходил Святополка и опытом, и способностями. Гораздо лучше, чем двоюродный брат, Владимир понимал силу половцев и слабость русских, не готовых на тот момент к войне с ними. Когда русские полки подошли к речке Стугне, разлившейся в половодье, он еще раз предложил вступить с половцами в переговоры: "Яко сде стояче, чересъ реку, в грозе сеи, створимъ миръ с ними". И вновь Святополк и "кияне" не захотели прислушаться к его совету.

Между тем, ход событий подтвердил худшие опасения Мономаха. 26 мая 1093 года, в праздник Вознесения Господня, в битве на реке Стугне у Треполя русские князья потерпели сокрушительное поражение. Первыми с поля боя бежали полки Святополка, а за ними и воины Владимира и Ростислава. При отступлении, во время переправы через разлившуюся Стугну, на глазах Владимира утонул его родной брат Ростислав. Владимир хотел спасти брата, но едва не утонул сам. По словам летописца, он вернулся в Чернигов "печален зело" с остатками дружины, "мнози бо падоша от полка его, и боляре его ту падоша". Так Мономах потерпел, пожалуй, самое жестокое поражение в своей жизни.

Однако злоключения для него еще далеко не закончились. Летом следующего 1094 года войну против Владимира начал князь Олег Святославич, вновь "наведший" на Русь половцев. Как и шестнадцать лет назад, объектом его притязаний стал "отчий" Чернигов.

Нападение Олега стало еще одним следствием стугнинской катастрофы. И дело даже не в том, что Владимир потерял в битве с половцами большую часть своей дружины. Гибель Ростислава сделала его обладателем сразу двух главнейших княжеских центров Руси — Чернигова и Переяславля. Такая ситуация была возможна, пока Киевом владел отец Владимира Всеволод. Но теперь киевский престол занял Святополк, а его едва ли могло устраивать столь значительное усиление Владимира. У самого же Владимира сил на оборону и Чернигова, и Переяславля попросту не было.

И Владимир вновь уступил. По его собственным словам, добровольно ушел из Чернигова после восьмидневной осады города: "съжаливъси хрестьяных душь, и селъ горящих, и манастырь". Позднее Владимир образно вспоминал о том, как в самый день памяти горячо почитаемого им святого Бориса (24 июля) с небольшой дружиной, с женами и детьми, вышел из Чернигова и вынужден был ехать сквозь половецкие полки, ожидавшие поживы; "и облизахутся на нас, акы волци… [и] Богъ и святыи Борисъ не да имъ мене в користь, неврежени доидохом Переяславлю".

Признав отчинные права Олега на Чернигов, Владимир сумел укрепиться в Переяславле — городе, в котором ему предстояло княжить в течение девятнадцати лет, до перехода на великое княжение в Киев в 1113 году.

Первые годы переяславского княжения Владимира Мономаха оказались особенно трудными из-за голода и постоянных половецких нападений. После стугнинской катастрофы и гибели брата Владимир, кажется, изменил свое отношение к половцам и стал сторонником более решительных действий против них. (Впрочем, он по-прежнему не отказывался от союза с отдельными половецкими ордами.) В этом плане переломным стало событие, произошедшее на второй год его пребывания в Переяславле, когда сюда, для мирных переговоров с князем явились два половецких военачальника — Итларь и Кытан. В это время в Переяславль из Киева прибыл приближенный князя Святополка Изяславича, некий Славята. Он-то, по словам летописца, и подал мысль об убийстве половецких послов. "Володимеру же не хотяще сего створити", — сообщает летописец, но Славяте и мужам самого Владимира удалось уговорить князя нарушить им же данное слово.

Летопись во всех подробностях рассказывает о кровавой драме, разыгравшейся в Переяславле 24 февраля 1096 года. Кытана и других половцев, пребывавших вместе с ним вне Переяславля, вырезали ночью, а Итларя и его "дружину" заманили обманом в протопленную избу и, разобрав кровлю, расстреляли из луков. Конечно же, это вероломное убийство никак не украшает Владимира. Однако летописец сумел найти весомый аргумент для того, чтобы оправдать князя. "Нету ти в томъ греха, — передает он слова, обращенные к Владимиру, — да они всегда к тобе ходяче роте (т. е. дав клятву. — А. К.) губять землю Русьскую и кровь хрестьянску проливают бесперестани". Так интересы Русской земли и "христианского рода" перевесили в глазах Владимира все прочие аргументы, в том числе его же крестное целование. Позднее в своем "Поучении детям" Владимир без тени сожаления вспоминал о расправе над "Итларевой чадью" и, очевидно, ставил это себе в заслугу.

Тем более что убийство послов стало прологом к успешному походу на половцев, который Владимир совершил совместно со Святополком в конце февраля — марте 1096 года. Князья выступили за Голтав (город и река в Переяславской земле) и подвергли опустошению половецкие становища (вежи): "и взяста веже, [и] полониша скоты, и коне, вельблуды, и челядь, и приведоста и в землю свою". Это первый отмеченный летописью успех русских после стугнинской катастрофы. По крайней мере три его составляющих будут приносить победы русским князьям и впоследствии, во время русско-половецких войн в XII веке. Это, во-первых, согласованные действия князей, во-вторых, их наступательный, а не оборонительный характер, перенесение войны в Половецкую степь и, в-третьих, удачный выбор времени года для начала похода: как оказалось, именно в конце зимы — весной половецкие вежи были наиболее уязвимы из-за отсутствия кормов для лошадей. Так первый совместный успех Владимира и Святополка предопределил их будущие победы.

Правда, в те же месяцы 1096 года половцы нанесли ответный удар и сожгли Юрьев — крупнейшую русскую крепость на реке Роси. Но Святополку и на этот раз удалось заключить с ними мир.

В походе за Голтав не принял участие князь Олег Святославич. Владимир и Святополк посылали за ним в Чернигов, однако Олег, поначалу, кажется, намеревавшийся действовать заодно со своими двоюродными братьями, в конце концов отказался от участия в войне. Более того, он укрыл у себя в Чернигове сына убитого Владимиром Итларя — кровного местника князя — и отказался по требованию князей либо самому убить его, либо выдать им. Это и было поставлено ему в вину. "И начаста гневъ имети на Олга, — пишет о Владимире и Святополке летописец, — …и бысть межи ими ненависть".

Впоследствии и в письме к самому Олегу, и в "Поучении" Владимир будет объяснять причины войны исключительно связями черниговского князя с половцами. Однако есть основания полагать, что, начиная войну, он думал в том числе и о возвращении себе Чернигова. Во всяком случае, несколько позднее, в том же письме Олегу, Владимир признает за собой вину: "Оли то грехъ створилъ, оже на тя шедъ к Чернигову поганых деля, ли того ся каю…" (то есть: "Если же в том я грех совершил, что пошел на тебя к Чернигову из-за поганых, то в том каюсь…"). Святополк на этот раз решительно поддержал его — быть может, опасаясь чрезмерного усиления теперь уже Олега.

Летопись датирует начало войны весной 1096 года. Владимир и Святополк предложили Олегу приехать в Киев и заключить здесь договор "пред епископы и пре[д] игумены и пред мужи отець нашихъ и пре[д] людми градьскыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых". Олег, однако, высокомерно отказался. В ответ князья объявили ему войну. Но, как выясняется из той же летописи, враждебные действия в отношении Олега начались раньше. Не позднее февраля 1096 года сын Владимира Изяслав, княживший в Курске, захватил принадлежавший Олегу Муром. Эта акция не была санкционирована Владимиром, который впоследствии осуждал сына за самовольный захват чужой волости. Но не вызывает сомнений, что агрессивные действия Изяслава укладывались в русло политики, проводимой его отцом. Ощущая неизбежность войны, Изяслав решил первым нанести удар и извлечь из этого выгоду для себя лично.

Тогда же, в феврале-марте 1096 года, на княжение в Новгород был возвращен сын Владимира Мономаха Мстислав. Годом ранее Святополк и Владимир перевели его из Новгорода в Ростов, а Новгород передали смоленскому князю Давыду Святославичу, брату Олега, разительно отличавшемуся от того миролюбием и повышенной религиозностью. Летопись объясняет возвращение Мстислава в Новгород исключительно волей самих новгородцев, но и здесь едва ли обошлось без особого договора, заключенного Владимиром и Святополком с Давыдом, причем договор этот не мог восприниматься иначе как враждебный по отношению к Олегу. Забегая вперед, скажем, что в войне Владимира с Олегом именно Мстислав с новгородцами сыграют решающую роль.

В апреле 1096 года Владимир и Святополк двинули войска к Чернигову. 3 мая Олег бежал из города и укрылся в Стародубе (ныне райцентр Брянской области). Осада города продолжалась тридцать три дня и отличалась особой ожесточенностью. Олег был вынужден сдаться. Князья не вернули ему Чернигов (который, по всей видимости, на время отошел Владимиру), но потребовали идти в Смоленск к Давыду, а затем вместе с братом явиться в Киев на княжеский "снем" (съезд). "Олег же обещася се створити, и на семь целоваша кресте".

Эта война, как и другие междоусобные войны, дорого стоила Руси. В то время как князья осаждали Олега в Стародубе, их собственные города подверглись нашествию половцев. В мае половецкий хан Боняк напал на Киев, а хан Куря разорил предместья Переяславля. Спустя всего несколько дней после отступления Кури от Переяславля город подвергся нападению и осаде другого могущественного половецкого хана, тестя Святополка Тугоркана. Святополк и Владимир, только что вернувшиеся из Стародуба в Киев, сначала попытались разбить Боняка, а затем совершили стремительный переход от Киева к Переяславлю и внезапно атаковали половцев. По словам летописца, Владимир хотел выстроить полки и изготовить их к битве, однако воины, не ожидая команды, сами ударили по противнику и наголову разбили его, причем в побоище погибли сам Тугоркан, его сын "и ины князи мнози". Но радоваться русским пришлось недолго. Уже на следующей день после переяславской победы Боняк во второй раз напал на Киев и едва не захватил город: половцы сожгли ближние к Киеву монастыри, в том числе Киево-Печерский, а также княжеский двор Всеволода Ярославича на Выдубицком холме; сотни киевлян были уведены в плен.

Между тем Олег не считал себя побежденным. О том, что произошло дальше, летопись содержит противоречивую информацию. По одной версии, он, как и было уговорено, направился из Стародуба в Смоленск, однако смоляне не впустили его в город. По другой, именно в Смоленске Олег набрал воинов, вместе с которыми двинулся к Мурому, против Изяслава.

Летопись приводит слова, с которыми Олег обратился к Владимирову сыну (и, напомним, своему крестнику): "Иди в волость отца своего Ростову, а то есть волость отца моего, да хочу, ту седя, порядъ створити со отцемь твоим; се бо мя выгналъ из города отца моего, а ты ли ми зде хлеба моего же не хощеши дати?" Олег оставался верен себе. Как никто из русских князей отстаивал он принцип отчинного владения землей — не случайно в его послании Изяславу трижды упоминается об этом. Свое право владеть "отчиной" Олег поставил выше крестного целования, данного двоюродным братьям в Стародубе. И летописец — настроенный, в целом, не слишком доброжелательно к нему — на этот раз подчеркивает, что правда была на его стороне.

В битве у Мурома 6 сентября 1096 года Изяслав был убит. Олег не ограничился восстановлением своей власти над Муромом, но захватил также Суздаль и Ростов — "отчину" уже Мономаха. Но тем самым он нарушил принцип, который отстаивал ранее и который единственный мог оправдать начатую им войну. Когда же сын Мономаха Мстислав предложил ему мир, обещая выступить посредником в переговорах с отцом, Олег отказался и, более того, заявил о своих притязаниях уже на Новгород.

Исход войны с Олегом решили два фактора: энергичные действия Мстислава, выступившего с новгородцами против своего двоюродного дяди, и своевременный подход подкреплений, посланных ему отцом. Причем основную ударную силу этих подкреплений составили конные половецкие отряды. 27 февраля 1097 года в битве близ Суздаля, сожженного Олегом за несколько месяцев до этого, войска Мстислава одержали полную победу. Олег бежал в Муром, затем в Рязань и далее за пределы Руси.

Война эта мало чем отличалась бы от других междоусобных войн XI—XII веков — сколько их было за эти два столетия! — если бы не отношение Владимира к поверженному Олегу. Еще не зная, чем завершатся военные действия, он посылает убийце собственного сына письмо, в котором прощает его и, по существу, снимает с него ответственность за случившееся. ("Судъ от Бога ему пришелъ, а [не] от тебе… Дивно ли, оже мужь умерлъ в полку? Ти лепше суть измерли и роди наши".) Владимир предлагает Олегу заключить мир, забыв о прежних обидах, обещает вернуть отобранные волости — но лишь при условии, что и сам Олег смирится и оставит свою гордыню: "Да еже начнеши каятися Богу, и мне добро сердце створиши… то и волость възмешь с добромъ, и наю сердце обратиши к собе, и лепше будемъ, яко и преже: несмь ти ворожбитъ, ни местьникъ". В этом письме — редчайший случай в истории войн — нет никаких политических требований. Только требования, так сказать, нравственного порядка: призывы к человечности, состраданию, христианскому долгу.

И — что тоже встречается не часто — Владимир оказался верен данному им слову. Прекращение вражды, установление прочного мира с прежним непримиримым врагом он поставил выше сиюминутной выгоды и, как выяснилось позднее, оказался прав.

При посредничестве Мстислава князья заключили перемирие, главным условием которого стало согласие Олега на участие в общекняжеском съезде — то есть именно то, чего прежде безуспешно добивались от него Владимир и Святополк. На этом съезде, собравшемся осенью 1097 года в Любече на Днепре, предстояло решить две главные задачи, стоявшие перед Русским государством: прекращение княжеских усобиц и отражение половецкой угрозы.

Выбор Любеча — одного из древнейших городов в Руси, — по-видимому, был не случаен. Святополк и Владимир отказались от своего первоначального намерения собрать князей в Киеве, хотя ранее настаивали на этом. Любеч находился в Черниговской земле, то есть в какой-то степени был городом Олега. Но ныне Олег был лишен Чернигова, и вопрос о том, кому владеть Черниговской землей, представлялся едва ли не самым главным. Вопрос этот напрямую затрагивал и Владимира, и Олега, а потому перенос съезда можно рассматривать, во-первых, как свидетельство того, что инициатива в его созыве перешла от Святополка к Владимиру, а во-вторых, как определенную уступку Олегу.

Фундаментом любечских постановлений стало признание принципа наследственного владения "отчинами". Знаменитая формула: "кождо да держить отчину свою" — стала основой всего будущего устройства Русской земли. Это был тот самый принцип, который более других отстаивал Олег и против которого поначалу так упорно боролся Владимир. Причем лично для Владимира принятие этого принципа означало, что он мог претендовать лишь на наследие своего отца — Переяславскую землю и исторически "тянувшие" к ней территории Северо-Восточной Руси, прежде всего Ростов и Суздаль, а также, по всей вероятности, Смоленск. Чернигов признавался "отчиной" Святославичей — но уже не одного Олега, как раньше, а всех трех братьев — Давыда, Олега и Ярослава. Владимир терял на него всякие права. Более того, теперь он не мог претендовать и на Киев, который был провозглашен "отчиной" Святополка Изяславича. За Давыдом Игоревичем закреплялся Владимир-Волынский, за братьями Ростиславичами — Перемышль и Теребовль.

Принцип "отчинности" обосновывался в Любече необходимостью прекращения княжеских усобиц и защитой Русской земли от половецких набегов. ("Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору деюще? — говорили князья друг другу. — А половци землю нашю несуть розно и ради суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся въ едино сердце и блюдем Рускые земли…") Именно это Владимир и провозглашал в качестве своей главной политической цели; именно об этом он и писал в своем письме Олегу. Казалось, что он нашел принципиально новый способ решения княжеских конфликтов: не силой оружия, а путем княжеских переговоров, путем созыва общекняжеских съездов и принятия на них совместных решений, скрепленных крестным целованием. И это можно рассматривать как главный политический результат съезда и вместе с тем как успех политики, проводимой Владимиром.

Любечский съезд, несомненно, стал одним из важнейших событий русской истории XI—XII веков. Однако случилось так, что принятые на нем решения не выдержали и малейшего испытания временем, оказались совершенно нежизнеспособными. В начале ноября 1097 года, спустя всего несколько дней после того, как князья покинули Любеч, в Киеве произошло событие, взорвавшее с таким трудом достигнутый мир и приведшее к новой кровопролитной междоусобной войне.

Волынский князь Давыд Игоревич, поверив наветам своих мужей, сумел убедить Святополка Изяславича в том, что теребовльский князь Василько Ростиславич тайно сговорился против них с Владимиром Мономахом; по его сведениям, князья замыслили отнять у Святополка Киев, Туров, Пинск и другие города, а у самого Давыда — Владимир-Волынский.

Насколько справедливы были эти обвинения? С большой степенью уверенности можно сказать, что Давыд — намеренно или нет — вводил киевского князя в заблуждение. Его старые счеты с Ростиславичами из-за Волынской земли были хорошо известны. Враждебные чувства к Ростиславичам не мог не питать и Святополк, чей брат, напомним, погиб именно в результате их происков. Но и Василько, и Владимир Мономах только что целовали крест в Любече, и их согласие на неприкосновенность чужих владений, как мы уже говорили, отнюдь не было вынужденным (по крайней мере, в отношении Мономаха это можно утверждать определенно). Позднее, когда Василько уже нечего будет терять и он, ослепленный, окажется в заточении в чужом городе, он, каясь в других своих прегрешениях, даст самую страшную клятву в том, что не замышлял зла против своих двоюродных дядьев: "Ино помышленье в сердци моем не было ни на Святополка, ни на Давыда, и се кленуся Богомь и Его пришествием, яко не помыслилъ есмъ зла братьи своеи ни в чем же". И этим его словам нельзя не поверить.

Однако Святополк с легкостью поддался на уговоры Давыда. Как позже выяснилось, он и сам был не прочь присоединить к своим владениям Теребовль и Перемышль, а заодно и принадлежавший Давыду Владимир-Волынский. 5 ноября Василько, оказавшийся в Киеве по пути из Любеча в Галицкую землю, был обманом схвачен на дворе Святополка, а на следующий день перевезен Давыдом в Белгород (под Киевом) и там ослеплен. Это было преступление неслыханное в Русской земле. Ослепление как средство расправы с политическими противниками практиковалось в Византии. Святополк и Давыд попытались привить это чисто византийское явление на русскую почву.

Весть о совершенном злодеянии потрясла Владимира. Весной 1098 года он встретился в Городце на Днепре с Давыдом и Олегом Святославичами. В уста Владимиру летописец вкладывает слова, исполненные хотя и несколько запоздалого, но праведного гнева и искренней тревоги за будущее родной страны — по его выражению, нож, которым был поражен Василько, вонзился не в одного теребовльского князя, но во всех русских князей: "…Да поправим сего зла, еже ся створи се в Русьскеи земьли и в насъ, в братьи, оже вверже[нъ] в ны ножь. Да еще сего не правимъ, то болшее зло встанеть на нас, и начнеть брат брата закалати, и погыбнеть земля Руская, и врази наши половци, пришедше, возмуть земьлю Русьскую".

В исторической литературе поход Мономаха на Киев нередко объясняют его желанием самому занять киевский стол. Однако источники не дают оснований для такого предположения. Выступая против Святополка, Мономах и его двоюродные братья Святославичи выполняли одно из условий Любечского договора ("да аще кто отселе на кого будет, то на того будем вси и кресть честныи").

Войны со Святополком удалось избежать только благодаря вмешательству киевлян. Вновь, как и несколько лет назад, они оказались на стороне своего князя: не выпустили его из города, когда он попытался бежать, и послали к Владимиру в качестве парламентеров его мачеху, княгиню "Всеволожюю", и митрополита Николая. Им и удалось убедить князя не проливать кровь: "Не мозете погубити Русьскые земли; аще бо възмете рать межю собою, погании имуть радоватися и возмуть землю нашю, иже беша стяжали отци ваши и деди ваши трудом великим и храбрьствомь…"

Это были почти те же слова, которые только что произносил Владимир и которые полгода назад звучали в Любече. И на сей раз они вновь возымели действие. Князья остановили войска и заключили со Святополком мир. По условиям этого мира, Святополк должен был сам наказать Давыда Игоревича как главного виновника случившегося и либо схватить его, либо выгнать из Владимира-Волынского. В целом, это вполне отвечало интересам Святополка, который таким образом мог смыть с себя обвинение в пролитии крови, а вместе с тем добиться ощутимой политической выгоды. Если Владимир и согласился на эти условия, то, по-видимому, только ради сохранения любечских установлений и самого принципа единства старших князей Ярославова рода.

Стоит отметить, что в эти месяцы Владимир сумел завоевать расположение влиятельных в Киеве церковных кругов. По рассказу Киево-Печерского патерика, именно он настоял на возвращении в Киев игумена Киево-Печерского монастыря Иоанна, который ранее по неизвестной причине был схвачен Святополком и заточен в Турове. Пройдет время, и поддержка киевлян, прежде всего церковных иерархов, обеспечит Владимиру "золотой" киевский стол.

В дальнейших событиях междоусобной войны Владимир не принимал непосредственного участия. А события эти развивались по нарастающей, и политические союзы противоборствующих сторон постоянно менялись. В апреле 1099 года, после семинедельной осады, Святополк занял Владимир-Волынский, изгнав Давыда в Польшу. Но вместо того, чтобы довольствоваться выполнением взятого на себя обязательства, он начал войну против Ростиславичей. В битве на Рожне поле (у Звенигорода Галичского) Святополк был разбит войсками Василька и Володаря и бежал во Владимир. К тому времени Ростиславичи заключили союз с Давыдом Игоревичем. В войну оказались втянуты венгры, поляки и половцы. В союзе с "шелудивым" Боняком Давыд Игоревич сумел вернуть себе Владимир-Волынский, причем во время одной из осад на стенах города погиб сын Святополка Мстислав.

В августе 1100 года князья съехались в Витичев на Днепре для заключения долгожданного мира. На первом съезде, 10 августа, Святополк, Владимир и Давыд и Олег Святославичи, по всей вероятности, вырабатывали общую позицию и договаривались о перераспределении волостей. 20 августа в Витичев был приглашен князь Давыд Игоревич. Летопись подчеркивает особую роль на съезде Владимира Мономаха, который и держал речь перед Давыдом: "…се еси пришелъ и седишь с братьею своею на одином ковре. То чему не жалуешься? До кого ти нас жалоба?" "И не отвеща Давыдъ ничтоже"… Князья приговорили лишить Давыда Игоревича Владимира-Волынского. Взамен он получил Бужский Острог. Кроме того, Святополк, которому отошел главный город Волынской земли, передал Давыду в качестве компенсации два других города: Дубен и Черторыйск, а позднее еще и Дорогобуж. Владимир со своей стороны дал Давыду Игоревичу 100 гривен, и еще столько же — Давыд и Олег Святославичи.

Ни Владимир, ни Святославичи ничего не получили из владений Давыда. Переданное ими серебро, по-видимому, можно рассматривать как плату за принятие совместного решения, за отказ от любечских соглашений, скрепленных их крестным целованием.

Братья Ростиславичи не присутствовали ни на первом, ни на втором Витичевском съезде. В их отсутствие князья попытались решить судьбу Василька — главной жертвы междоусобной войны. Принятое ими решение — лишить Василька Теребовли — кажется совершенно нелогичным, но и оно имело объяснение. Потерявший зрение и превратившийся в калеку Василько переставал рассматриваться в качестве дееспособного князя и должен был жить на иждивении своего брата; в случае отказа Володаря князья готовы были и сами прокормить князя-слепца. Однако братья отказались выполнить это решение и остались в своих городах, что, конечно же, потребовало от них немалого мужества. Угроза новой войны казалась вполне реальной. По некоторым сведениям, Святополк вместе со Святославичами готов был двинуть полки в Галицкую землю, и только решительный отказ Владимира Мономаха предотвратил новое кровопролитие.

Есть основание полагать, что именно с этими событиями связано появление знаменитого "Поучения" Владимира Мономаха, за которое князь, по его собственным словам, взялся "на далечи пути", после встречи с послами от "братии", которые явились с предложением изгнать Ростиславичей из их волости; в противном случае князья угрожали разрывом, если не новой войной: "Иже ли не поидеши с нами, то мы собе будем, а ты собе". Владимир нашел в себе мужество отказаться: "Аще вы ся и гневаете, не могу вы я ити, ни креста переступити".

"Поучение" Владимира Мономаха — памятник уникальный в своем роде. Это и откровенная (и, кажется, даже не слишком приукрашенная) автобиография князя, и его политическое завещание, и свод нравственных правил, которыми он призывал руководствоваться и своих сыновей, и прочих, "кто слышавъ сю грамотицю", — то есть всех русских князей. Причем всё то, о чем Мономах писал в своем "Поучении", было в буквальном смысле выстрадано им. Он мог с полным основанием сослаться на собственный опыт.

"Первое, Бога деля и душа своея, страх имеите Божии в сердци своемь" — эта первая и главная заповедь Мономаха являет собой и завет отца детям, и наставление князьям, и политическую программу. Ибо исполнение христианского долга, следование путем общеизвестных христианских добродетелей и есть, по убеждению Мономаха, единственный способ избежать в дальнейшем междоусобных войн и добиться мира и согласия между князьями.

Современные исследователи, в общем-то, единодушны в оценке роли Мономаха в создании новой политической системы Русского государства, основанной на "отчинном" владении землями. Но признание неприкосновенности "отчинных" владений, провозглашенной Любечским съездом, — лишь одна из двух составляющих политической программы Владимира Мономаха. Мы слишком привыкли отделять политику от морали. В средневековом же обществе эти категории, напротив, были практически неотличимы. В понимании князя Владимира Всеволодовича еще одной, важнейшей основой политического устройства общества и должен был стать "страх Божий" — чувство ответственности князей не только друг перед другом (только что завершившаяся война показала, сколь мало значило для них даже крестное целование), но и перед Богом, перед которым каждому из живущих на земле предстояло держать ответ на Страшном суде…

Итоги Витичевского съезда более всего должны были устраивать киевского князя Святополка Изяславича, который значительно увеличил свои владения за счет Волынской земли. Сюда, во Владимир-Волынский, сел на княжение его сын Ярослав — в будущем еще один непримиримый противник Владимира Мономаха. Но Святополк стремился к большему — ему нужна была и Новгородская земля, на которую он, по-видимому, смотрел как на еще одну свою "отчину" — наследие своего отца Изяслава. Два года спустя киевский князь заключил договор с Мономахом об обмене волостями: его сын Ярослав должен был перейти на княжение в Новгород, а сын Мономаха Мстислав — сесть во Владимире-Волынском. В самом конце декабря 1102 года послы обоих князей съехались в Киев, но тут произошло непредвиденное: новгородцы решительно отказались принять на княжение Святополкова сына. Летописец приводит слова, с которыми они обратились к Святополку, и слова эти содержали ничем не прикрытую угрозу: "Аще ли 2 главе имееть сынъ твои, то пошли и (его. — А. К.)". Святополк вынужден был уступить. Так — на этот раз без всякого вмешательства Владимира — Новгород остался за его сыном.

Безоговорочная поддержка, оказанная Мономахом Святополку, несомненно, объяснялась его желанием сохранить единство русских князей, столь необходимое для обеспечения обороноспособности Руси. И ему это удалось — после Витичевского съезда русские князья начинают действовать согласованно друг с другом. Это привело к перелому в противостоянии Руси со Степью.

Летом 1101 года Святополк, Владимир и все трое братьев Святославичей съехались на Золотче, куда прибыли также половецкие послы, "просяще мира". 15 сентября у Сакова (на левом берегу Днепра, выше Витичева) князья совместно заключили мир с половцами и обменялись заложниками.

Продержался этот мир недолго. Весной 1103 года состоялся первый большой поход русских князей против половцев, вдохновителем которого летопись называет Владимира Мономаха. У Долобска, под Киевом, Владимир встретился со Святополком. Князья вместе со своими дружинниками сели для совещания в общем шатре, и на этот раз именно Владимир настоял на походе. Дружина Святополка оправдывалась тем, что нельзя начинать поход весной, ибо это разорит смердов (землепашцев), у которых придется отбирать лошадей для войска. Но Владимир вновь нашел решающие аргументы. Его ставшие знаменитыми слова ("Дивно ми, дружино, оже лошадии жалуете… А сего чему не промыслите, оже то начнеть орати (пахать. — А. К.) смердъ, и, приехавъ, половчинъ ударить и (его. — А. К.) стрелою, а лошадь его поиметь, а в село его ехавъ, иметь жену его, и дети его, и все его именье. То лошади жаль, а самого не жал ли?") были обращены не к одним дружинникам киевского князя, но ко всей Руси. Впоследствии они будут повторены летописцем еще раз — под 1111 годом, — и вновь, обращенные к Святополку и его дружине, станут решающим аргументом в споре князей о времени выступления против половцев. Собственно, мы уже говорили о том, что еще первый совместный поход Владимира и Святополка — в 1096 году — был совершен весной. Владимир извлек урок из одержанной тогда победы. Но на этот раз он готовил куда более масштабное военное предприятие, с участием многих русских князей. А потому так вдохновило его согласие Святополка: "То ти, брате, велико добро створиши земле Русскеи!"

Помимо Владимира и Святополка, в походе 1103 года приняли участие Давыд Святославич, Давыд Всеславич (сын Всеслава Полоцкого) и другие князья. Отказался лишь Олег Святославич, сославшийся на этот раз на нездоровье. Владимир остался верен тактике, опробованной им в 1096 году. Князья спустились по Днепру "на конихъ и в лодьяхъ" и от острова Хортица двинулись в глубь Половецкого поля. 4 апреля в битве на реке Сутень (ее местоположение точно неизвестно) была одержана победа — одна из самых крупных в истории русско-половецкого противостояния. В сражении пало двадцать половецких "князей" и множество половцев. Летопись сообщает о знаменательном эпизоде, произошедшем после битвы, когда русские праздновали победу. В плен к ним попал половецкий хан Белдюз, посуливший за себя золото, серебро и скот. Раньше русские князья наверняка отпустили бы его за выкуп, ибо богатая добыча и составляла главную цель их походов. Но теперь речь шла о борьбе не на жизнь, а на смерть. Святополк отослал пленника к Владимиру — очевидно, признавая его право решать судьбу половецкого "князя". Владимир же приказал казнить Белдюза. "И тако расекоша и на уды", — констатирует летописец. Это — почти ритуальное убийство, символизировавшее в глазах русских их победу над извечным врагом.

За первой победой последовали другие, хотя и не сразу. В мае 1107 года Боняк напал на Переяславль, а затем, в августе, он же вместе с другим половецким ханом, Шаруканом Старым, подступил к Лубну (также в Переяславском княжестве). В ответ Владимир соединился со Святополком, Олегом Святославичем и другими князьями. И вновь половцы были разбиты наголову. В январе следующего 1108 года Владимир заключил мир с половецким ханом Аепой, скрепив его браком своего малолетнего сына Юрия с Аепиной дочерью. Тогда же женил своего сына на половчанке и князь Олег Святославич.

В конце 1109 года Владимир послал к "Дону" (то есть к Северскому Донцу, который на Руси и называли Доном) своего воеводу Дмитра Иворовича, и тот захватил тысячу половецких веж. Как полагают историки, этот поход, более похожий на набег, носил характер "разведки боем" и должен был подготовить условия для последующего совместного выступления русских князей. Такой совместный поход Владимира и Святополка состоялся в 1110 году, однако не принес ожидаемого результата. Князья дошли до Воиня и повернули назад — "для великой стужи и падежа конскаго", как поясняет Татищев. В ответ половцы разорили окрестности Переяславля и захватили большой полон.

Все это вынудило Владимира Мономаха поспешить с организацией нового большого похода. Ранней весной 1111 года Владимир и Святополк вновь встретились в Долобске и договорились о совместном выступлении против половцев, причем Владимиру опять пришлось уговаривать киевского князя. В походе приняли участие также Давыд Святославич и некоторые другие князья. Полки выступили 26 февраля и двинулись к Северскому Донцу. 21—22 марта были заняты половецкие города Шарукань и Сугров, причем жители первого из них добровольно признали власть русских князей. 24 марта "на потоци Дегея" (по-видимому, каком-то небольшом притоке Северского Донца) русские нанесли поражение передовым частям половцев, а 27 марта разбили их основные силы на реке Сальне.

Так был достигнут решающий перелом в войне с половцами. Военные действия были перенесены в Степь. Русским удалось выявить слабое место своего врага. Нападая весной на половецкие становища и городки и разоряя их, они подрывали военный и экономический потенциал противника, истребляли его живую силу, лишали возможности совершать набеги на русские земли. Больше того, страшась русской угрозы, значительная часть половцев вынуждена была покинуть свои кочевья и переселиться подальше от русских границ.

Главным творцом этой победы летопись называет Владимира Мономаха. Редчайший случай — не будучи киевским князем и уступая в иерархическом отношении своему двоюродному брату Святополку, он в ходе совместных военных действия объединенных сил русских князей безоговорочно выдвинулся на первое место. И это не преувеличение летописца, не его тенденциозное стремление приукрасить или возвеличить Мономаха, как иногда полагают. В представлении и современников, и потомков первенствующая роль князя Владимира Всеволодовича не вызывала сомнений. Победа 1111 года, согласно летописному рассказу, была одержана русскими благодаря помощи ангелов, которые невидимо побивали половцев "предъ полкомъ Володимеровомъ": "се бо ангелъ вложи въ сердце Володимеру Манамаху поустити братью свою на иноплеменникы". Слава об этой великой победе дошла "ко всимъ странамъ далним, рекуще къ Грекомъ, и Угромъ (в Венгрию. — А. К.), и Ляхомъ (в Польшу. — А. К.), и Чехомъ, дондеже и до Рима", и именно после нее Владимир сделался "наипаче же… страшен поганым", как выразился автор его летописной похвалы-некролога. "Его имене, — пишет другой летописец,— трепетаху вся страны и по всем землям изиде слух его".

Об этой победе помнили и спустя сто лет после смерти Мономаха. По словам галицкого книжника XIII века, сей великий князь "пил золотом шоломом Дон" и погубил "поганыя изма[и]лтяны, рекомыя половци", "и приемшю землю их всю, и загнавшю оканьныя агаряны" за Кавказский хребет. И, например, могущественный половецкий хан Отрок (между прочим, тесть знаменитого грузинского царя Давида Строителя) только после смерти Мономаха смог вернуться в Половецкую степь. Именем Мономаха половцы пугали своих детей в колыбели, писал другой древнерусский книжник, автор знаменитого "Слова о погибели Русской земли. "А литва из болота на светъ не выникываху, а угры твердяху каменые городы свои железными вороты, абы на них великый Володимеръ тамо не въехалъ, а немци радовахуся, далече будуче за Синимъ моремъ. Буртаси, черемиси, вяда (водь? — А. К.) и моръдва бортьничаху на князя великого Володимера…" Конечно же, перед нами уже фольклорный, а не исторический образ Владимира Мономаха. Но появление этого фольклорного образа, несомненно, есть следствие того вклада, который вполне реальный, исторический князь Владимир Всеволодович внес в победу над половцами и укрепление международного авторитета Руси.

При этом беспощадная борьба с половцами, борьба на истребление, представляла собой лишь одну сторону его половецкой политики. Переяславский князь хорошо понимал выгоду союзов с правителями отдельных половецких орд для сокрушения других. В своем "Поучении" Владимир Мономах с гордостью вспоминал не только о тех половецких "князьях" и "лепших кметях" (воинах), которых он "иссек" или казнил, но и о тех, которых отпустил живыми и с которыми заключил мир: "А мировъ есмъ створилъ с половечьскыми князи безъ одиного 20… А дая скота много, и многы порты свое". Отряды союзных половцев по-прежнему входили в состав его войска и участвовали в его битвах — в том числе с теми же половцами.

Несомненно, князь Владимир Всеволодович многому научился и многое уразумел за годы своих бесконечных войн и походов. В 1113 году ему исполнилось 60 лет — возраст более чем почтенный для того времени. Князь был женат уже третьим браком. Его первая супруга Гида скончалась в конце 90-х годов XI века. После этого князь женился еще раз, но на ком именно, неизвестно. Его вторая жена (сам Мономах называл ее "Гюргева мати", по имени первенца) родила ему трех сыновей: Юрия (будущего Долгорукого), Романа и Андрея (последний родился в августе 1102-го или, возможно, 1103 года) . Она скончалась 7 мая 1107 года, о чем летописец сделал особую запись. Третья жена Мономаха (ее происхождение также неизвестно) пережила супруга на год с небольшим и умерла 11 июня 1126 года.

Его имя и в самом деле было хорошо известно в соседних с Русью странах. Сын "короля" Всеволода, он находился в родстве или свойствé со многими правящими европейскими домами. Еще в 80-е годы XI века сестра Владимира Евпраксия вышла замуж за саксонского маркграфа Генриха Штаденского (ум. 1087), а после его смерти, в 1089 году, стала женой самого германского императора Генриха IV. Правда, этот брак не принес ей счастья. Спустя несколько лет Генрих воспылал к ней лютой ненавистью. "Он подверг ее заключению, — сообщает немецкий источник, — и с его позволения многие совершали над ней насилия". Сестре Мономаха удалось бежать от своего изувера-мужа; она свидетельствовала против него на церковном соборе, созванном папой Урбаном II в 1095 году, а затем, уже в начале XII века, вернулась на Русь. По свидетельству летописи, 6 декабря 1106 года Евпраксия Всеволодовна приняла пострижение в одном из русских монастырей — скорее всего, в киевском Андреевском (Янчине) монастыре, построенном некогда ее отцом, князем Всеволодом Ярославичем. Скончалась она в июле 1109 года и была погребена с честью в киевском Печерском монастыре, причем над ее могилой — едва ли не стараниями Владимира Мономаха — была поставлена часовня.

Около 1095 года Владимир женил своего старшего сына Мстислава на Кристине (Христине), дочери шведского короля Инге Стейнкельссона. Этот брачный союз продолжил давнюю традицию русско-шведских династических браков: напомним, что еще дед Владимира Мономаха Ярослав Мудрый был женат на шведской принцессе. За правителей скандинавских стран вышли замуж две дочери Мстислава от этого брака, известные в западных источниках под своими скандинавскими именами, — Мальмфрид и Ингибьёрг. Первая около 1111 года была выдана за норвежского конунга Сигурда Крестоносца (1103—1130), а после его смерти, в 1133 году, стала женой датского короля Эйрика Эймуна (1134—1137). Вторая вышла замуж около 1117 года за датского принца Кнута Лаварда, в то время герцога шлезвигского. Ее сын Вальдамар — будущий король Дании — родился в 1131 году на Руси и получил имя в честь своего прадеда, русского князя Владимира Мономаха.

В конце XI или, возможно, уже в начале XII века Владимир выдал замуж свою дочь Марию (Марицу). По-видимому, он связывал с этим браком далеко идущие планы. Супругом Марии Владимировны стал некий византийский авантюрист, выдававший себя за сына императора Романа IV Диогена (1068—1071) Льва, — Леон Девгеневич, как называют его русские источники. Схваченный около 1095 года византийцами, он был ослеплен, но сумел бежать из плена и оказался на Руси, где его права на византийский престол были признаны. Впоследствии, уже став киевским князем, Владимир Мономах окажет своему зятю помощь в борьбе за императорский трон.

Еще одна дочь Мономаха, Евфимия, в 1112 году была выдана замуж за венгерского короля Коломана (Кальмана, 1095—1114). Однако и ее судьба в замужестве не сложилась. Вскоре король отослал ее обратно к отцу, обвинив в супружеской измене. Как полагают исследователи, уже в следующем году Владимир отомстил за этот позор, совершив в отношении Венгрии какой-то недружественный акт.

Династические союзы связывали Владимира Мономаха не только с европейскими государствами, но и со Степью. Мы уже упоминали о браке его малолетнего сына Юрия с "Аепиной дчерью" в начале 1108 года. Осенью 1117 года — уже будучи киевским князем — Владимир женил на половчанке и своего младшего сына Андрея, взяв за него внучку старого врага Руси, хана Тугоркана. Годом ранее женился (скорее всего, не первым браком) один из старших сыновей Владимира Ярополк: посланный отцом в поход против половцев на Дон, он сам нашел себе жену — некую пленницу "ясыню" (осетинку), "жену красну велми, ясьскаго князя дщерь".

Годы, предшествовавшие киевскому княжению Мономаха, были заполнены не только войнами и переговорами с князьями и правителями других стран. Очень много сил Владимир отдал обустройству своих владений, церковному строительству и украшению своих городов — Переяславля, Смоленска, городов Северо-Восточной Руси.

В 1098 году князь основал город на реке Остер, на самой границе Переяславской и Черниговской земель. В том же году "заложи Володимеръ церковь камяну Святое Богородице [в] Переяславли на княже дворе". Эта была не первая каменная церковь в стольном городе Мономаха. Интенсивное церковное строительство развернулось здесь в 80-е годы, при митрополите Ефреме, когда были построены кафедральный собор Святого Михаила, надвратная церковь Святого Феодора, церковь Святого Андрея у городских ворот и другие, в том числе и каменные, постройки (к сожалению, до нашего времени они не сохранились). Так к концу XI века столица Переяславского княжества превратилась в один из красивейших городов и важный духовный центр Русской земли.

7 марта 1100 года, "на средохрестие" (т. е. в среду четвертой недели Великого поста), Владимир Всеволодович вместе с епископом Симеоном заложил каменную церковь Пресвятой Богородицы в Смоленске — "епискупью", как называет ее летописец. Это название — "епискупья", или "епископья" — свидетельствует о том, что князь предполагал открыть в Смоленске новую епископскую кафедру или, что кажется менее вероятным, перенести в Смоленск центр Переяславской епархии. Однако ни того, ни другого не произошло — возможно, из-за противодействия киевского митрополита Николая, в чьей компетенции находилось открытие новых кафедр. Смоленская епархия была основана лишь в 1136 году, при внуке Владимира Мономаха князе Ростиславе Мстиславиче.

В 1108 году, во время одной из своих многочисленных поездок в Северо-Восточную ("Залесскую") Русь, Владимир Мономах основал новый город на реке Клязьме, получивший в честь него имя Владимир. "Сии, — пишет о Мономахе новгородский книжник XV века, — поставилъ град Володимерь Залешьскыи в Суждальскои земле, и осыпа его спомъ (насыпью, валом. — А. К.), и созда первую церковь Святого Спаса…" Как известно, впоследствии Владимиру на Клязьме суждено было стать новой столицей Руси.

Там же, в Суздальской земле, в разные годы Владимир основал и другие церкви — соборную Рождества Пресвятой Богородицы в Суздале и Успения Пресвятой Богородицы в Ростове, построенную, по преданию, "в чин и подобие" "Великой" церкви Киево-Печерского монастыря. И это только те церкви, об основании которых мы достоверно знаем из сохранившихся письменных источников. Свою масштабную строительную деятельность Владимир продолжит и после восшествия на киевский стол, о чем речь еще впереди.

Смерть киевского князя Святополка Изяславича 16 апреля 1113 года — последнее поворотное событие в судьбе Владимира Мономаха. Занимавший киевский престол в течение двадцати лет, Святополк к концу жизни сумел вызвать к себе крайнюю неприязнь киевлян. Его не любили за скупость, за чинимые им насилия, и ситуацию не исправила даже щедрая раздача милостыни его вдовой. Уже на следующий день после смерти Святополка, 17 апреля, в Киеве вспыхнуло восстание, острие которого было направлено против тысяцкого Путяты — правой руки умершего, и киевских ростовщиков-иудеев. "Кияни же разъграбиша дворъ Путятинъ, тысячького, — рассказывает летопись, — [и] идоша на жиды и разграбиша я".

Подоплеку событий, возможно, раскрывает В. Н. Татищев, приведший в своей "Истории Российской" некоторые дополнительные сведения о киевском восстании 1113 года. По его словам, за годы княжения Святополка киевские иудеи возбудили к себе всеобщую ненависть тем, что "отняли все промыслы христианом и… имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились; они же многих прельстили в их закон и поселились домами междо христианы, чего прежде не бывало, за что хотели всех побить и дома их разграбить". Иудеи, "собрався к их синагоге, огородясь, оборонялись, елико могли, прося времяни до прихода Владимирова".

Но этого же — "прихода Владимирова" — ожидали в Киеве и многие из киевской знати и зажиточных горожан, понимавших, что еврейским погромом дело наверняка не ограничится и им также придется платить по счетам, оставленным Святополком. По словам летописца, сразу же после смерти Святополка к Владимиру в Переяславль был послан гонец с приглашением занять киевский стол. Однако Владимир отказался: "плакася велми и не поиде, жаля си по брате".

Историки по-разному оценивают поведение Мономаха в эти дни. Иногда полагают, что своим отказом немедленно ехать в Киев он молчаливо признавал преимущественные права на киевский стол своих двоюродных братьев Святославичей, Давыда и Олега. По-другому, вспоминают о признании Киева наследственным владением Изяславова потомства: напомним, что у Святополка остался сын, волынский князь Ярослав, который, если следовать духу и букве любечских постановлений, и должен был стать следующим киевским князем. Но любечские постановления умерли намного раньше Святополка, причем умерли, если так можно выразиться, насильственной смертью, к которой был причастен и сам Святополк, и вряд ли Владимир готов был добровольно уступить Киев своему двоюродному племяннику. Ничего не известно нам и о каких-либо претензиях на Киев со стороны Олега и Давыда Святославичей. Напротив, последующие события свидетельствуют о том, что по крайней мере Олег изначально поддержал Владимира в качестве киевского князя.

Скорее, в действиях Мономаха можно увидеть обычную осторожность. Он не готов был откликнуться на первый же зов, не будучи уверен в том, что его действительно желают видеть в Киеве. И лишь повторная просьба киевлян, точнее, их мольба о помощи, позволяла ему диктовать свою волю, воссесть на "златой" киевский стол в качестве полновластного князя.

И эта повторная просьба-мольба не заставила себя ждать. Из последующего описания торжественной встречи Владимира Мономаха в Киеве явствует, что инициатива его приглашения исходила прежде всего от церковных кругов, и в частности, от киевского митрополита грека Никифора, занявшего кафедру еще в декабре 1104 года. Летопись приводит слова, с которыми киевские "мужи" послали к Владимиру: "Поиди, княже, Киеву; аще ли не поидеши, то веси, яко много зло уздвигнеться: то ти не Путятинъ дворъ, ни соцьких (сотских. — А. К.), но и жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою (княгиню Святополкову. — А. К.), и на бояры, и на манастыре, и будеши ответъ имелъ, княже, оже ти манастыре разъграбять". Теперь приход князя в Киев становился уже не его личным делом, не исполнением его давней мечты, но благом для всего "христианского рода", спасением для киевских церквей и монастырей. И уже промедление оказывалось грехом, за который князь должен был держать ответ на Страшном суде.

Владимир вступил в Киев 20 апреля 1113 года, "в неделю", т. е. в воскресенье. "Усретоша же и (его. — А. К.) митрополитъ Никифоръ съ епископы и со всими кияне с честью великою, седе на столе отца своего и дедъ своихъ, и вси людье ради быша, и мятежь влеже (утих. — А. К.)". Но для того, чтобы мятеж и в самом деле утих, необходимо было принять неотложные меры, способные успокоить народ. Именно с этих неотложных мер и началось киевское княжение Владимира Мономаха.

Главной причиной киевского восстания 1113 года историки единодушно признают непомерное ростовщичество, бесконтрольный и ничем не сдерживаемый рост процентной ставки, когда за неуплату долга и процентов со взятой в долг суммы люди оказывались в долговом рабстве. Надо полагать, что именно по этой причине первой жертвой восставших стали киевские иудеи: как известно, в отличие от христианства, в принципе осуждающего "лихоимание", иудаизм не ставил препятствий для занятия ростовщичеством, и этот род деятельности сделался по преимуществу еврейским во многих средневековых государствах. Но в том-то и дело, что при Святополке в Киеве ростовщичеством занимались отнюдь не одни иудеи. Кажется, и сам Святополк не брезговал этим занятием ("был вельми сребролюбив и скуп", — пишет Татищев).

С этим-то злом и предстояло бороться Владимиру Мономаху. Сразу же после вступления в Киев (а по мнению некоторых историков, даже еще до вступления в Киев) он созвал "дружину свою" (в данном случае, своих ближайших советников) в Берестовом — старой пригородной резиденции киевских князей — и принял здесь установления об ограничении ростовщичества — знаменитый "Устав Владимира Всеволодовича", вошедший в состав "Русской Правды" — свода законов, действовавших на территории Руси до конца XV века. По этому уставу (статья 53 Пространной редакции "Русской Правды"), был отменен тот самый "великий рез", о котором с гневом и осуждением говорил митрополит Никифор. Если кредитор получал в качестве процентов с долга сумму, превышающую сам долг, то он лишался права претендовать на остаток (саму сумму долга) и долг считался выплаченным полностью. Максимальной ставкой при крупных долгосрочных займах были признаны 100 % ("два реза", по терминологии того времени): "аже кто возметь два реза, то то ему взяти исто (остаток, основную сумму долга. — А. К.); паки ли возметь три резы (150 %. — А. К.), то иста ему не взяти". Таким образом, сама практика отдачи денег в рост была сохранена и законодательно не запрещалась (хотя и осуждалась Церковью); высоким оставался и процент при совершении сделок, но, главное, был ограничен произвол кредиторов, определен максимум процентной ставки. Должник получал возможность все-таки выплатить долг и тем самым избежать долгового рабства. С принятием "Устава" были аннулированы и те старые долги, по которым кредиторы-ростовщики уже получили в качестве процентов "три резы" — 150 % от взятой в долг суммы. А значит, сотни киевлян из числа торговцев, ремесленников и прочей "простой чади" освобождались от нависшей над ними угрозы публичной продажи с торгов их имущества, членов их семей и даже их самих.

Объем установлений Владимира Мономаха в составе "Русской Правды" до сих пор точно не определен. Большинство историков, однако, полагает, что именно им были приняты законы, следующие в тексте "Русской Правды" сразу же за статьей об ограничении ростовщичества. Этими законами были защищены финансовые интересы купцов — причем как русских, так и иноземных, что, несомненно, также должно было способствовать экономическому развитию Киева и других русских городов.

(В "Истории Российской" В. Н. Татищева приводятся сведения еще об одной акции, проведенной Владимиром Мономахом вскоре после своего вступления на киевский престол, — изгнании из Киева иудеев. По словам Татищева, киевляне "просили его всенародно о управе на жидов", в ответ на что Владимир будто бы созвал князей на съезд в Выдубичи, где князья "по долгом разсуждении" приняли решение о немедленной высылке евреев "из всея Руския земли… со всем их имением". По дороге многие из евреев были ограблены или убиты. Насколько можно доверять этому сообщению, неясно.)

Киевское княжение Владимира Мономаха продолжалось без малого двенадцать лет (1113—1125) и в целом оказалось относительно спокойным. Авторитет киевского князя в русском обществе был непоколебим, и ни русские князья, ни противники Руси половцы не смогли по-настоящему оспорить его.

Так, Владимиру без особого труда удалось вновь обуздать половцев. Смерть киевского князя всегда служила для кочевников поводом для нападения на Русь, ибо именно киевский князь заключал с ними мирный договор, который сохранял свою силу до той поры, пока он был жив. И на этот раз объединенные силы половцев во главе с Аепой (по-видимому, сватом Владимира) и неугомонным Боняком подступили к Выри, реке в Переяславском княжестве, левому притоку Сейма. Владимир вместе с сыновьями выступил к Выри и здесь соединился с полками Олега Святославича. При одном только известии о приближении русских князей половцы бежали. Между прочим, это единственное известие о набеге половцев на русские земли за время киевского княжения Владимира Мономаха.

Сам же Владимир проводил в отношении половцев ту же политику, что и раньше: зорко следя за всем, что происходило в Степи, он заключал мир с правителями одних половецких орд и посылал карательные экспедиции против других.

В 1116 году Владимир организовал большой поход младших русских князей на Северский Донец; во главе русских войск выступили его сын Ярополк и сын князя Давыда Святославича Всеволод. Князья взяли три половецких города: Сугров, Шарукань и Балин, и возвратились обратно с большой добычей. В 1120 году Ярополк совершил еще один поход против половцев "за Дон" (то есть за Северский Донец), однако половцы заблаговременно покинули свои становища, и князь, "не обретъ ихъ, воротися опять".

В 1116—1117 годах Владимир принял под свою защиту торков и берендеев, бежавших на Русь после жестокого поражения от половцев, и предоставил им земли для расселения. Однако спустя несколько лет, в 1121 году, произошел разрыв: по сообщению летописи, Владимир "прогна… береньдичи (берендеев. — А. К.) из Руси, а торци и печенези сами бежаша". Есть основания полагать, что это последнее событие находилось в связи с византийской политикой киевского князя.

В отношениях с русскими князьями Владимир старался в основном придерживаться тех принципов, которые сам провозгласил ранее. В первые годы после вокняжения в Киеве он не предпринимал попыток добиться перераспределения уделов, что всегда случалось после перехода киевского стола в другие руки, и ограничился передачей городов внутри собственной "отчины". Летом 1113 года он вывел своего сына Святослава из Смоленска и посадил его в "отчем" Переяславле, а Смоленск дал Вячеславу. В марте следующего года Святослав умер, и Владимир перевел в Переяславль другого своего сына Ярополка. Наконец, в 1117 году Владимир перевел своего старшего сына Мстислава из Новгорода в ближний к Киеву Белгород, а в Новгороде оставил своего внука, сына Мстислава Всеволода. Это, несомненно, свидетельствовало о его намерении передать после своей смерти Мстиславу и сам Киев.

Стоит отметить, что Владимир и Мстислав приняли необходимые меры для того, чтобы сохранить подчиненное положение Новгорода по отношению к Киеву и гарантировать Всеволоду безопасность в его городе. По свидетельству новгородского летописца, в 1118 году князья вывели в Киев всех новгородских бояр и привели их к крестному целованию; "и пусти я (их. — А. К.) домовь, а иныя у себе остави". Тогда же оказались в заточении сотский Ставр и его сторонники. Спустя два года, в 1120 году, Владимир прислал в Новгород своего посадника — некоего Бориса.

Союзнические отношения Мономаха с его двоюродными братьями Олегом и Давыдом Святославичами были подтверждены участием трех князей в торжественном перенесении мощей святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба 1—2 мая 1115 года в новую церковь в Вышгороде, построенную Олегом. Правда, во время торжеств между князьями произошел спор. Олег и Давыд хотели положить святые мощи в "комару" (нишу) на правой стороне храма; Владимир же предлагал устроить "теремъ серебренъ" в середине церкви. Это, казалось бы, частное разногласие едва не привело к разрыву, и лишь митрополиту Никифору и епископам удалось помирить князей. Было решено положиться на волю самих святых: князья бросили жребий, "и выняся жребии Давыдовъ и Олговъ".

Владимиру пришлось уступить. Но его ревность к памяти первых русских святых нашла свое выражение в украшении гробниц в Вышгородской церкви: он оковал их серебряными позолоченными пластинами с изображениями святых, а также устроил роскошную кованую ограду, так что, по словам современника, многие приходящие из Греции и других земель восхищались этим произведением искусства: "никде же сицея красоты несть".

К тому же 1115 году относится еще одно грандиозное предприятие Владимира: сооружение в Киеве первого (по всей вероятности, наплавного) моста через Днепр.

Владимир особо почитал память святого Бориса, принявшего мученическую смерть на реке Альте, вблизи его родного Переяславля. Известно, что он хранил у себя меч святого Бориса. Спустя два года после торжественного освящения Вышгородского храма, в 1117 году, Владимир заложил на Альте, "идеже святаго Бориса кровь прольяна бысть", каменную церковь во имя святых братьев, которую летописец называет "прекрасной" и "милой", то есть любимой, князем.

Вскоре после вышгородских торжеств, 1 августа 1115 года, умер князь Олег Святославич. Его брат Давыд, старший в роде черниговских князей, продолжал поддерживать Владимира во всех его начинаниях. В частности, он поддержал Мономаха в его войне с минским князем Глебом Всеславичем, сыном давнего недруга князей Ярославова рода Всеслава Полоцкого. В конце января 1116 года Владимир в союзе с Давыдом Святославичем и другими князьями начал войну, причину которой он сам и летописец объясняли враждебными действиями Глеба. Сам Владимир осадил Минск, а его сыновья захватили ряд городов Глеба. Последний был вынужден просить о мире. Примечательно, что, по словам летописца, Владимир согласился на мир, не желая проливать кровь в дни Великого поста. Глеб вышел из города с детьми и с дружиной и поклонился Владимиру; "и молвиша речи о мире, и обещася Глебъ по всему послушати Володимера". Впрочем, христианские добродетели не помешали Владимиру спустя три года расправиться с минским князем. В 1119 году за какую-то провинность он отобрал у него Минск, а его самого привел в Киев. Здесь Глеб и умер в заточении 13 сентября того же года.

Путем заключения нескольких династических браков Владимир укрепил союзнические отношения с другими князьями "Ярославова племени". В сентябре 1113 года он женил своего сына Романа на дочери перемышльского князя Володаря Ростиславича, в 1116 году выдал дочь Агафью за городенского князя Всеволодка (отчество этого князя, правившего в Городне на реке Неман, нынешнем Гродно в Белоруссии, летописи не указывают). Еще до вокняжения в Киеве, в 1112 году, Владимир выдал свою внучку, дочь Мстислава, замуж за владииро-волынского князя Ярослава Святополчича. Однако прочного союза с Ярославом (или "Ярославцем", как его пренебрежительно называли некоторые летописцы и сам Мономах) не получилось. В 1118 году волынский князь "отсла отъ себе жену свою, дщерь Мстиславлю, внуку Володимерю". Позднейшие летописцы объясняли разрыв личными антипатиями князя: "княгини своея не любя и хотя пустити ю (то есть развестись с нею. — А. К.)". Однако у этой семейной драмы имелась и вполне конкретная политическая подоплека.

Вступив на "златой" киевский стол, Владимир, по-видимому, начал рассматривать Киев как свою новую "отчину", которую он был волен передать по наследству своим детям. Подобный взгляд логично вытекал из тех принципов политического устройства Руси, которые были провозглашены на Любечском съезде 1097 года и которые Владимир, будучи переяславским князем, старался безусловно соблюдать. Тем более, что Киев и был в точном смысле этого слова его "отчиной" и "дединой". Правда, в Любече Киев был признан "отчиной" Святополка, а за Владимиром закреплялся Переяславль. Сменив Святополка в Киеве — причем не по своей воле (и даже вопреки своей воле!), но по мольбе самих киевлян — Владимир, казалось, унаследовал и права на Киев своего двоюродного брата, присоединив их к своим собственным правам на Переяславль. Но едва ли с этим мог согласиться прямой наследник Святополка Ярослав. Не случайно открытые военные действия между князьями начались сразу же после того, как Владимир перевел своего сына Мстислава в Белгород. Надо полагать, Ярослав правильно истолковал этот шаг как попытку Мономаха закрепить Киев за своим семейством.

По свидетельству Новгородской Первой летописи, Мстислав Владимирович покинул Новгород 17 марта 1117 года. А летом того же года Владимир двинул против Ярослава огромную рать, в состав которой, помимо его собственных полков и полков его сыновей, входили полки князя Давыда Святославича, князей Ольговичей, а также Володаря и Василька Ростиславичей. Что стало непосредственным поводом для этой войны, не вполне ясно. Сам Мономах в своем "Поучении" писал о каких-то "злобах", то есть враждебных действиях волынского князя, предшествовавших войне: "ходихом къ Володимерю на Ярославца, не терпяче злобъ его". По сведениям (или догадке?) В. Н. Татищева, Ярослав намеревался захватить земли по реке Горыне, принадлежавшие Владимиру, а также вступил в союз с поляками с целью отнять удел у князей Ростиславичей. Наконец, польский историк XVI века Мацей Стрыйковский полагал, что Владимир Мономах подозревал Ярослава в намерении не больше не меньше как отнять у него Киев, в чем, однако, Ярослав был вовсе не виновен. Однако насколько обоснованы все эти суждения, мы не знаем.

Так или иначе, но после двухмесячной осады Владимира-Волынского Ярослав был вынужден просить Мономаха о мире. "Ярославу покорившюся и вдарившю челомъ передъ строемъ (дядей. — А. К.) своимъ Володимеромъ, и наказавъ (поучил его. — А. К.) Володимеръ о всемъ, веля ему к собе приходити, "когда тя позову". И тако в мире разидошася…", — сообщает киевский летописец. Однако в другом летописном своде — Лаврентьевской (Суздальской) летописи — акценты расставлены иначе: после заключения мира с "Ярославцем" Владимир "отиде… от него, сваривъся на нь (сердясь, гневаясь на него. — А. К.) много".

И действительно, конфликт между дядей и племянником был далеко не исчерпан. В следующем году, как мы уже знаем, Ярослав выгнал свою жену, внучку Мономаха, что не могло быть расценено иначе как объявление войны. Владимир вновь двинул свои войска в Волынскую землю, но на этот раз обошлось без кровопролития. Не получив поддержки собственных бояр, Ярослав бежал в Венгрию, а затем в Польшу, где укрылся у своего зятя, польского короля Болеслава III Кривоустого (1102—1138), женатого первым браком на его родной сестре Сбыславе (к тому времени уже покойной). Так во владение Владимира Мономаха перешла Волынская земля — богатейшая и важнейшая в стратегическом отношении область Руси. Киевский князь посадил на княжение во Владимире-Волынском своего сына Романа, а после внезапной смерти последнего 6 января 1119 года — шестнадцатилетнего Андрея.

Война Владимира Мономаха с Ярославом осложнила и без того не простые русско-польские отношения. В 1120 году Владимир — очевидно, стремясь предотвратить совместные действия Ярослава с поляками — послал "на Ляхы" своего сына Андрея "с погаными", то есть с половцами; "и повоеваша е (Польшу. — А. К.)", — констатирует летописец. В следующем году уже Ярослав вместе с "ляхами" подступил к городу Червену (на Волыни), однако воевода Мономаха Фома Ратиборич сумел отбить это нападение.

Решающее столкновение князей произошло в 1123 году. Князю Ярославу удалось собрать против Мономаха сильную коалицию, в которую вошли поляки, венгры, чехи, а также Володарь и Василько Ростиславичи — недавние союзники киевского князя. Участие Ростиславичей, по-видимому, носило вынужденный характер. Годом ранее Володарь был захвачен поляками в плен. Вступление в коалицию, направленную против Мономаха, скорее всего явилось одним из условий его освобождения из плена.

По словам летописца, известие о том, что Ярослав во главе огромного войска подступил к Владимиру-Волынскому, застало Мономаха врасплох: "Володимеру бо еще в Киеве сущю, сбирающю ему вои многи… бе бо и Мьстислава пустилъ передъ собою к Володимерю с маломъ вои, а сам хотя поити по немъ съ всими вои". Однако на этот раз Мономаху даже не пришлось выступать в поход. В самом начале осады князь Ярослав Святополчич был смертельно ранен из засады какими-то двумя поляками. Откуда они взялись, летописец не объясняет. Однако догадаться нетрудно. Возможно, убийцы были подосланы Андреем или его воеводами, но более вероятно, что у Мономаха с самого начала имелись лазутчики и доброхоты во вражеском войске.

Гибель Ярослава положила конец войне. Значение столь неожиданно одержанной победы было чрезвычайно велико, и Мономах имел все основания возблагодарить Бога "о таковомъ чюдеси Божии". По свидетельству летописца, его бывшие противники направили к нему своих послов "с молбою и с дары", и заключенный мир, надо полагать, укрепил его позиции на западе его державы. Отныне Владимиро-Волынская земля стала еще одной "отчиной" Мономаха, в которой будут княжить его потомки. Однако установить прочный мир с Польшей Мономаху, равно как и его сыновьям, так и не удастся.

Внешняя политика Мономаха отличалась наступательным характером не только в отношениях с половцами и поляками. Опираясь на безоговорочную поддержку большинства русских князей, киевский князь мог диктовать свою волю соседям. Сам он в силу преклонного возраста уже не участвовал в военных походах, ограничиваясь тем, что посылал во главе войска своих сыновей или испытанных воевод.

В конце зимы 1116 года его сын Мстислав во главе новогородского войска вступил в Чудскую землю (современную Эстонию) и 9 марта взял город Медвежью Голову (нынешний Отепя). В феврале-марте 1124 года внук Мономаха Всеволод совершил поход на финское племя емь (хяме) — на территорию современной Финляндии. Целью подобных походов новгородских князей было установление даннических отношений с соседними племенами, а в еще большей степени обычный грабеж, захват добычи. Однако объективно эти походы способствовали установлению русского влияния в соседних землях и обеспечивали безопасность северо-западных границ Русского государства. Те же цели преследовал и поход другого сына Владимира Мономаха, ростовского князя Юрия, в Волжскую Болгарию в 1120 году: русские разбили болгарское войско и взяли "полонъ многъ".

О враждебных действиях киевского князя в отношении Венгрии уже говорилось выше. Известно, что на Руси воспитывался внук Мономаха, сын его дочери Евфимии Борис Коломанович — претендент на венгерский престол. В свою очередь, Венгрия поддержала противника Мономаха Ярослава Святополчича. Но о каких-либо военных действиях между двумя странами, помимо участия венгров в войне 1123 года, источники не сообщают.

Но самое значительное военное предприятие Владимира Мономаха в годы его княжения в Киеве — конечно же, его война с Византией в 1116 году. Эта война имела свою предысторию.

Поддержка, оказанная Владимиром византийскому самозванцу Лже-Диогену (а как мы помним, Владимир выдал за него замуж свою дочь), означала открытый разрыв с правящим императором Алексеем I Комнином (1081—1118) и непризнание за последним прав на византийский престол. По свидетельству летописей, в 1116 году зять Владимира "царевич Леон" начал военные действия против императора на Дунае; "и вдася го[ро]довъ ему дунаискыхъ неколко". В числе этих городов назван Дерестр, или Доростол (нынешняя Силистрия, в Болгарии) — крупнейшая болгарская крепость, некогда служившая главной военной базой для киевского князя Святослава Игоревича. Надо полагать, что Владимир Мономах, как и его пращур, считал Нижнее Подунавье зоной своих стратегических интересов и именно по этой причине поддержал зятя. Обладание этим районом давало ощутимую экономическую выгоду, а также позволяло оказывать влияние на процессы, происходившие как в Византии, так и среди кочевавших здесь половцев и печенегов. Однако авантюра эта закончилась крахом: 15 августа 1116 года самозванец был убит в Дерестре двумя "сарацинами" (вероятно, половцами), подосланными в город императором Алексеем.

Впрочем, это не остановило Владимира. Он продолжал действовать — теперь уже в интересах своего внука Василия, которого русские летописи называют то Васильком Леоновичем (по отцу), то Васильком Маричиничем, или Маричичем (по матери), и притом "царевичем". В том же году Владимир послал на Дунай своего воеводу Ивана Войтишича, который посадил в города, завоеванные самозванцем, посадников киевского князя. Очевидно, целью Мономаха было образование на Дунае независимого от Византии государственного образования под покровительством Киева во главе с "царевичем" Василием "Леоновичем".

Алексею, однако, удалось выдавить русские отряды с Дуная и отвоевать Доростол. Под тем же 1116 годом летопись сообщает еще об одной экспедиции, направленной Мономахом на Дунай: во главе ее князь поставил своего сына Вячеслава и воеводу Фому Ратиборича. Русские войска подошли к Дерестру, но, "не въспевше ничто же, воротишася".

Эта последняя в истории русско-византийская война не принесла русскому князю успеха. Однако неудачу его дунайских походов можно признать лишь относительной. После смерти императора Алексея Комнина (15 августа 1118) Владимиру Мономаху удалось восстановить выгодные отношения с Империей и заключить союз с сыном Алексея императором Иоанном Комнином (1118—1143). В 1122 году русско-византийские переговоры увенчались заключением династического брака: внучка Мономаха, дочь его сына Мстислава, стала женой сына императора Иоанна — предположительно, Алексея. Тогда же в Киев прибыл из Византии новый митрополит Никита (митрополит Никифор умер в апреле 1121 г.). По-видимому, около этого времени, в 1121/22 году, из Константинополя на Русь была привезена часть почитаемой христианской святыни — перст святого Иоанна Крестителя (Иоанна Предтечи). Владимир поместил реликвию в новопостроенный храм Св. Иоанна "на Копыреве конце" (один из районов Киева). Известно, что сама десница святого Иоанна, от которой был взят перст, хранилась в константинопольском императорском дворце — следовательно, святыню мог передать на Русь только сам император. Очевидно, ее появление в Киеве связано с одним из многочисленных посольств, предшествовавших заключению мира и бракосочетанию византийского царевича и русской княжны.

Сближение между двумя странами было вызвано объективными причинами, и прежде всего угрозой со стороны кочевников — половцев, торков и печенегов. Исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что заключение русско-византийского династического союза совпало по времени с двумя важными событиями в истории взаимоотношений Руси и Византии с соседними кочевыми племенами: изгнанием и бегством из Руси торков и печенегов в 1121 году и византийско-печенежской войной 1121—1122 годов, завершившейся победой императора Иоанна Комнина.

Русско-византийские отношения эпохи Владимира Мономаха представляют особый интерес в связи с еще одним сюжетом — пожалуй, самым загадочным в биографии киевского князя. Речь идет о легендарных дарах, будто бы преподнесенных Владимиру Мономаху византийским императором, — знаменитой "шапке Мономаха" и других регалиях царской власти, которыми впоследствии в течение нескольких веков венчались на царство русские государи. В позднейших летописных сводах, созданных в Москве в XVI веке, — Воскресенской и Никоновской летописях, Степенной книге царского родословия и других — под 1113 или 1114 годом приведен рассказ о походе воевод князя Владимира Всеволодовича во Фракию и о последующем заключении мира с императором Константином Мономахом (так!); в ознаменование этого мира император будто бы прислал русскому князю "крестъ отъ Животворящаго Древа, и… венецъ царский, иже именуется Маномахова шапка… и иныя многие царьские дары", которыми и был увенчан Владимир. "И оттоле темъ царьскымъ венцемъ венчаются все великие князи Владимерьские, егда ставятся на великое княжение". (Наиболее полное выражение легенда о "Мономаховых дарах" получила в так называемом "Сказании о князьях владимирских" — памятнике, который датируют 20-ми годами XVI века и появление которого связывают с идеологическими потребностями Русского централизованного государства.) Впрочем, достоверность этой легенды оценивается историками крайне невысоко. Достаточно сказать, что император Константин IX Мономах умер, когда князю Владимиру Всеволодовичу было всего два года, и, следовательно, дед и внук никак не могли воевать друг с другом и обмениваться дарами. Что же касается самой "шапки Мономаха", хранящейся и поныне в Оружейной палате Московского Кремля, то она, по мнению современных искусствоведов, была изготовлен не ранее начала XIV века.

Князь Владимир Всеволодович Мономах умер 19 мая 1125 года, на семьдесят третьем году жизни, вблизи родного Переяславля, на Альте, "у милое церкве, юже созда потщаньем многым" — то есть у выстроенной им церкви Святых Бориса и Глеба. Тело князя было перенесено его сыновьями и боярами в Киев и погребено в киевском Софийском соборе, рядом с телами его отца Всеволода и брата Ростислава.

Суздальский летописец посвятил князю Владимиру Всеволодовичу пышный некролог: "…преставися благоверныи и великыи князь русскыи Володимеръ, сынъ благоверна отца Всево[ло]да, украшеныи добрыми нравы, прослувыи в победах. Его имене трепетаху вся страны, и по всем землям изиде слух его, понеже убо онъ всею душею възлюби Бога… Се же чюдныи князь Володимеръ потщася Божья хранити заповеди и Божьи страхъ присно имея в сердци… Заповедь Божью храня, добро творяше врагом своимъ, отпущаше я (их. — А. К.) одарены. Милостивъ же бяше паче меры… темь и не щадяше именья своего, раздавая требующим, и церкви зижа и украшая, чтяшеть же излиха чернечьскыи чинъ и поповьскыи, подавая имъ еже на потребу и приимая от них молитвы…" Сей князь Владимир "просвети Рускую землю, акы солнце луча пущая, егоже слух проиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбець и нищелюбець и добрыи страдалець за Рускую землю…" — а это слова из некролога князю Владимиру, принадлежащего перу киевского летописца. И в этом некрологе, за трафаретными, подобающими случаю фразами, можно увидеть истинное отношение людей к своему князю — ибо не многие правители средневековой Руси заслужили название "доброго князя".

Список литературы

"Поучения Владимира Мономаха": Полное собрание русских летописей. Т. 1: Лаврентьевская летопись / Под ред. А. Ф. Карского. Л., 1926 (репринт: М., 1961; репринт с дополнениями: М., 1997; М., 2001). Стб. 240—256; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. СПб., 1997. С. 456—475 (подг. текста О. В. Творогова; перев. Д. С. Лихачева); и др. издания

"Повесть временных лет"; Летописи: Лаврентьевская, Ипатьевская, Новгородская Первая, Новгородская Карамзинская, Воскресенская, Никоновская; Книга степенная царского родословия; Абрамович Д. И. Жития св. мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916; Абрамович Д. И. Киево-Печерський патерик. Киев, 1930 (и др. издания Патерика); Послания митрополита Никифора князю Владимиру Всеволодовичу Мономаху // Творения митрополита Никифора / Изд. подг. С. М. Полянский, с уч. В. В. Милькова, С. Н. Мильковой. М., 2006 (есть и др. изд.).

Татищев В. Н. История Российская // Татищев В. Н. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1994; Т. 2—3. М., 1995; Т. 4. М., 1995; Погодин М. П. О Поучении Мономаховом // Известия по Отделению русского языка и словесности Имп. Академии наук. Т. 10. Вып. 3. СПб., 1862; Шляков Н. В. О Поучении Владимира Мономаха // ЖМНП: 1900. Ч. 329. Май. С. 96—138; Июнь. С. 209—258; Июль. С. 1—21 (отд. оттиск: СПб., 1900); Ивакин И. М. Князь Владимир Мономах и его Поучение. Ч. 1: Поучение детям; Письмо к Олегу и отрывки. М., 1901; Орлов А. С. Владимир Мономах. М.; Л., 1946; Янин В. Л., Литаврин Г. Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха // Историко-археологический сборник. А. В. Арциховскому к 60-летию со дня рождения. М., 1962. С. 204—220; Лихачев Д. С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. М., 1979; Кучкин В. А. "Поучение" Владимира Мономаха и русско-польско-немецкие отношения 60—70-х гг. XI в. // Советское славяноведение. 1971. № 2. С. 21—34; он же. Чудо св. Пантелеймона и семейные дела Владимира Мономаха // Россия в средние века и новое время. Сборник статей к 70-летию В. В. Милова. М., 1999. С. 50—82; Понырко Н. В. Эпистолярное наследие Древней Руси. XI—XIII вв. Исследования, тексты, комментарии. СПб., 1992; Назаренко А. В. Неизвестный эпизод из жизни Мстислава Великого // Отечественная история. 1993. № 2. С.65—78; он же. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII веков. М., 2001; Великий князь Владимир Мономах / Изд. подг. А. Ю. Карпов. М., 2006 (Русский мир в лицах).