Дипломная работа: Международно-политический конфликт

Дипломная работа: Международно-политический конфликт

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

1. Теоретические подходы исследования международно-политического и конфликта.

1.1 Понятие конфликта. Международно-политические конфликты.

1.2 Основные подходы к изучению особенностей международных конфликтов.

2. Международные конфликты сегодня и учет их особенностей внешней политикой России.

2.1 Западные исследования международного конфликта.

2.2 Современный международный конфликт: проблемы управления.

2.3 Конфликты в СНГ и политика России.

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Исследованию разного рода конфликтов в последние годы уделяется большое внимание, хотя достигнутые в этой области успехи оставляют желать лучшего. Сегодня в России научная разработка конфликтов пока еще отстает от Запада, но есть область, где эти знания давно и успешно используются. Это международные конфликты, причем как глобальные, составлявшие суть отношений периода холодной войны, так и региональные, которые существовали всегда и пережили холодную войну.

К акторам международного политического конфликта относятся коалиции государств, отдельные государства, а также организации и движения, борющиеся за предотвращение, завершение и разрешение различных видов конфликтов, связанных с отправлением властных функций. Атрибутом, основной характеристикой участников конфликта до последнего времени является сила как «способность к принуждению».

Однако, понятие силы государства в международных отношениях не сводится только к его военной силе. Одним из первых комплексную характеристику силы дал Г. Моргентау. Он выделял в этом понятии девять факторов: географическое положение, естественные ресурсы, промышленные возможности, военный потенциал, население, национальный характер (национальную мораль степень поддержки населения), качество дипломатии, качество правительства[1]. Отношения между участниками конфликта предполагает множественность связей и взаимодействий. В целях анализа целесообразно сгруппировать их в сферы (сектора) отношений. Каждая из групп отношений отражает наиболее существенные стороны взаимодействия в конфликте.

Процесс развития конфликта определяется взаимодействием участника конфликта, как проявления реальных противоречий, с его элементами (субъектами, конфликтными отношениями). При этом нельзя забывать о «прозрачности» и многоликости конфликта. Основной проблемой как раз и является определение объекта конфликтных отношений. Выявление первопричины конфликта чаще всего не приносит результатов. Например, начавшись как религиозный, международно-политический конфликт в равной степени может оказаться проявлением как внутренней политической нестабильности государства, так и экономических претензий или экспансией государства.

Современные международные конфликты характеризуются сильно возросшим значением национально-этнической составляющей. Сегодня рассуждения о современных международных конфликтах невозможны без соотнесения их с этнополитической обстановкой в мире. По данным этнологов, в мире существует до 5 тысяч этнических групп, которые потенциально готовы заявить о своих правах на самоопределение и образование государства[2]. Большая часть этих движений протекает в латентной и ненасильственной форме.

Межгрупповые конфликты выводятся на новый виток. На современном этапе внутренние международные конфликты стали основной проблемой мирового сообщества. Сегодня насчитывается 160 зон этнополитической напряженности, 80 из них присуща вся атрибутика неурегулированных конфликтов. Это обстоятельство позволило ввести в политологический оборот термин «эра национальных революций»[3].

Ни ООН, ни другие международные организации, отдельные государства не могут похвастаться какими-то существенными успехами в предотвращении и урегулировании конфликтов. Нередко само миротворчество превращается в скрытое противоборство тех или иных государств, стремящихся использовать кризисную ситуацию для завоевания или усиления своих геополитических позиций. При таком подходе возникает вопрос о зависимости урегулирования конфликта от заинтересованности в этом остального мирового сообщества. Тем более что набирающий рост процесс глобализации превратил проблему локальных конфликтов в проблему обеспечения международной безопасности.

Анализ некоторых международных конфликтов современности показывает всю многослойность данного социального феномена. В большинстве случаев легко узнаваемая национально-религиозная окраска столкновения интересов в действительности лишь производная от первопричины. Этнический и религиозный факторы в качестве источника конфликта используются в силу наибольшей трудноурегулированности подобных разногласий.

Наиболее применимым до настоящего времени способом разрешения конфликта являются прямые и косвенные насильственные действия. Забота о безопасности человечества и всеобщей безопасности позволяет сегодня нарушать принцип суверенитета государства, при помощи военных действий обеспечивать «порядок». То есть, в конечном счете, не способствует поиску компромисса, а устанавливает свою, политически и экономически выверенную безопасность. Стабильность мирового сообщества, как характеристика международной безопасности, в данном случае вызывает закономерный скептицизм.

Проблематикой международных конфликтов озабочены практически все международные институты и организации, поскольку региональные войны и столкновения выносятся на международную арену, вовлекая новых участников, создавая угрозу международной безопасности. Безопасность отдельно взятого государства определяется через взаимоотношения и безопасность соседних, то есть достижение безопасности в одной стране невозможно без обеспечения безопасности всей структуры мирового сообщества. Однако, как показывает практика, исходя из анализа конфликтов, распространено заблуждение, суть которого в отождествлении понятия «международная безопасность» с «бесконфликтным существованием».

Такие проекты обеспечения международной безопасности идеалистичны и невыполнимы вследствие природы самих международных отношений. Сомнительно, что существующая теория по выработке конкретных действий с целью снижения конфликтности в регионе окажется востребованной, если в неразрешимости какого-либо определенного регионального конфликта заинтересована одна из сторон.

Стремление ряда государств к созданию надежных механизмов обеспечения европейской и глобальной безопасности выразилось в образовании международных форумов: Организации Объединенных Наций, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, а также в создании ряда региональных военно-политических организаций. Следует отметить, что образование новых источников конфликтов не сопровождается усилением инструментов для их разрешения. Вместо этого наблюдается кризис институтов обеспечения безопасности. ООН и ОБСЕ не обладают действенными механизмами урегулирования военных кризисов в связи с отсутствием у них собственных средств оперативного силового воздействия на явления социально-политической напряженности, сопровождающиеся вооруженной борьбой.

Такое положение вещей вынуждает ООН обращаться за поддержкой к военным структурам Североатлантического союза и ЗЕС. В этой связи, а так же в результате того, что Запад, с одной стороны, рассматривает Россию как нестабильное государственное образование, а с другой, в качестве геополитического соперника, НАТО, по-прежнему остается одним из ключевых элементов международной безопасности.

Тот факт, что большинство угроз международной стабильности возникает сегодня вне зоны ответственности НАТО, не уменьшает его стремления к строительству интегрированной системы безопасности.

Многообразие типов внешнеполитических интересов различных государств в системе МГО предполагает и наличие многообразных форм межгосударственного взаимодействия, начиная от кооперации и сотрудничества и кончая различными видами политических конфликтов. При этом всё зависит от уровня конфронтационности интересов тех или иных государств; формы их реализации достаточно жестко определяются характером и уровнем развития системы МГО. Дело в том, что по мере развития отдельных государств происходит и развитие всей системы МГО, она формируется как целостность, обеспечивая тесную взаимозависимость своих субъектов. И чем в большей степени эта целостность осознается на политическом уровне, тем более жесткими становятся «правила игры». На место феодальных «военных демократий» приходят унитарные государства, конфронтационность между которыми сглаживается системой межгосударственных объединений и политических союзов; образование международных организаций (Лига Наций, ООН) привносит в межгосударственные отношения элементы права и т.п.

Всё это в определенной степени позволяет ограничивать использование крайних (вооруженных) форм в международных отношениях, даёт возможность выйти на решение конфронтационных интересов путём использования только «цивилизованных» форм взаимоотношений между странами и народами.

Все эти факторы и обусловили актуальность и значимость нашего исследования.

Целью работы является изучить особенности международного конфликта и проблемы его управления.

В процессе написания работы, нами были выдвинуты следующие задачи:

1. изучить теоретические подходы исследования международно-политического и конфликта;

2. проанализировать понятие конфликта и международно-политические конфликты;

3. рассмотреть основные подходы к изучению особенностей международных конфликтов;

4. изучить западные исследования международного конфликта;

5. выявить проблемы управления современным международным конфликтом;

6. рассмотреть конфликты в СНГ и политику России.

Объектом исследования является международный конфликт.

Предмет исследования: теоретические подходы к исследованию международных конфликтов.

Методы исследования:

1)         изучение, обработка и анализ научных источников по проблеме исследования;

2)         анализ научной литературы, учебников и пособий по международным отношениям, политологии, социологии, психологии, конфликтологии.

Теоретическая база исследования. В работе использованы труды известных зарубежных и отечественных ученых, занимающихся проблемами в частности, таких авторов, как Глухова А.В., Здравомыслов А.Г., Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А., Козер Л., Кременюк В. А., Лебедева М.М., Фельдман Д.М., Фольц У., Цыганков П.А. и др.

Структурно работа она состоит из двух глав, введения, заключения, списка литературы.

1. Теоретические подходы исследования международно-политического и конфликта

1.1 Понятие конфликта. Международно-политические конфликты

Наука дала следующее определение конфликту: «Конфликт – противостояние – оппозиция – столкновение индексно-противоположных целей, интересов, мотивов, позиций, мнений, замыслов, критериев или же концепций субъектов – оппонентов в процессе общения – коммуникации»[4].

Под конфликтом (с лат. – столкновение) понимается такой способ взаимодействия людей, социальных общностей и социальных институтов, при котором действие одной стороны, столкнувшись с противодействием другой, препятствуют реализации ее целей (интересов)[5].

Сегодня проблемой конфликта занимается не одна область научного знания. Это и социология, история, педагогика, военные науки, философия и, конечно же, психология. Каждая область рассматривает конфликт со своей точки зрения и поэтому существует множество видов понятий: международный конфликт, региональный, этнический, военный, педагогический, конфликт в коллективе, социальный, трудовой, конфликт между супругами, конфликт отцов и детей и т.д.

Б.И.Хасан, один из известных отечественных исследователей конфликта, предлагает следующее его понимание: «Конфликт – это такая характеристика взаимодействия, в которой не могущие сосуществовать в неизменном виде действия взаимодетерминируют и взаимозаменяют друг друга, требуя для этого специальной организации. Вместе с тем любой конфликт представляет собой актуализировавшееся противоречие, т.е. воплощенные во взаимодействии противостоящие ценности, установки, мотивы. Можно считать очевидным, что для своего разрешения противоречие непременно должно воплотиться в действиях в их столкновении»[6].

Здесь конфликт рассматривается как характеристика взаимодействия.

Исследователи различных областей знаний дают различные определения конфликту, но все они сходятся во мнении, относительно лежащего в его основе «столкновения». Нет ни одной сферы жизни, где бы не возникал конфликт. И отдельная тема – это его тяжелые последствия.

Конфликт возникает, ведется, разрешается, но пагубные последствия есть всегда. Сильные эмоции, нервные расстройства, переживания, все это оказывает отрицательное влияние на психику человека, на его эмоциональное состояние. Ведь даже после разрешения конфликтной ситуации, противоборствующие стороны еще долго будут переживать эту ссору.

Каждый человек воспринимает ту или иную ситуацию по-своему. Так муж и жена могут по – разному смотреть на уклад жизни другого, отцы и дети на стиль общения и манеру поведения, коллеги на пути решения конкретной задачи и т.д.

Для того чтобы из этих и многих других ситуаций разгорелся конфликт нужно лишь время. Исследования выявили, что, несмотря на их многообразие и уникальность, все они имеют общие этапы развития. Различают три стадии конфликта: предконфликтная, конфликт, разрешение его.

Первая – это стадия на которой стороны не могут договорится, т.е. возникает разногласие по какому-либо вопросу и происходит отчуждение. Возникает желание настоять на своем – вот тогда оппозиция сменяется противодействием, переходящим в конфликт. Вторая стадия – это сам конфликт. Ведение его индивидуально для каждой конфликтующей группы.

Обычно «боевые действия» переходят в стадию оскорблений и взаимных обвинений, которые спустя какое-то время истощаются, и тогда наступает окончание конфликтной ситуации, т.е. переход на третью стадию. Это разрешение конфликта. Здесь участники находят выход из этой ситуации, идут на компромисс и на этом все, казалось бы, должно стать на свои места – но, нет. Здесь как раз и надо поговорить о том, какое влияние оказывает конфликт на личность. Несомненно, ссора выводит из равновесия любого человека, особенно вспыльчивого, легко возбудимого. Ссоры для людей такого типа темперамента крайне нежелательны. По окончании ссоры этот индивид продолжает переживать ее настолько сильно, что снова завести его не составит труда даже из-за незначительной детали. Это грозит нервными срывами и тяжелыми расстройствами психики человека.

Конфликты несут серьезную угрозу стабильности общества, однако они выполняют и позитивные функции. Конфликт препятствует застою и окостенению социальный системы. Постоянное решение конфликтов вызывает обновление и прогрессивное изменение системы, т.е. конфликт играет творческую роль. Конфликт способствует укреплению внутренней сплоченности группы, и данную интегративную функцию политические силы часто используют в своей практической деятельности. Иногда специально для сплочения общества создается «образ врага», на который направляется внимание всех членов общества, что действует как предохранительный клапан, направляет недовольство и агрессивность масс на внешнего врага.

По мнению представителя конфликтологической школы немецкого политолога Р. Дарендорфа[7], конфликт – естественный и необходимый фактор общественного развития, более того, без конфликта это развитие невозможно. Любое общество демонстрирует признаки несогласия, потенциального столкновения и даже насилия.

Международно-политические конфликты также неотделимы от международных отношений, как международные отношения от человеческой истории. Если они и могли когда-то существовать друг без друга, то очень давно и недолго. Тем не менее, повторяющийся на протяжении многих тысяч лет на различной цивилизационной, социальной, геополитической основе международно-политический конфликт изучен еще далеко не полно. Не только методологическая, но и политическая позиция исследователей заставляет их по-разному отвечать на, казалось бы, самые простые вопросы.

Например, может показаться странным, что многие авторитетные исследователи, заслуженно прославившиеся своими трудами по конфликтологии, не считают необходимым различать международные и межгосударственные политические конфликты, путаются, отождествляя их. Понятно, что такая «путаница», как правило, связана пусть даже с неявно сформулированным, но, тем не менее, проявляющимся пониманием сути, самого основания политики и, в частности, политических отношений на международной арене.

Не случайно само понятие «международный конфликт» до сих пор не имеет точно зафиксированного содержания. Именно поэтому среди определений этого понятия широкое признание и распространение в свое время получила довольно расплывчатая формулировка американского ученого К. Райта. Не проводя четкой грани между международным и межгосударственным конфликтом, он «в широком смысле» определяет международный конфликт как «отношение между государствами, которое может существовать на всех уровнях и в различных степенях.

В этом смысле можно указать на четыре стадии конфликта:

1) осознание несовместимости;

2) рост напряженности;

3) давление без применения военной силы;

4) война...

Конфликт в узком смысле относится к ситуациям, в которых страны предпринимают действия друг против друга».

При этом, как правило, подчеркивается тесная взаимосвязь конфликта и сотрудничества. «В контексте конфликта мир, ограниченная и тотальная война взаимосвязаны... Дружественные, союзнические отношения и сотрудничество вовсе не исключают доли враждебности, а достижения мирных отношений могут трансформироваться в причины военных действий»[8]. В таком «контексте» международный конфликт понимается как элемент механизма саморегуляции системы международных отношений, делаются попытки раскрыть взаимосвязь «конструктивных» и «деструктивных» последствий международного конфликта.

С этой точкой зрения не следует смешивать понимание конфликта как сущности политики на мировой арене и всей системы международных отношений. В соответствии с этим считается, что «сущность мировой политики – конфликт и его регулирование группами людей, которые не признают общей роли верховной власти».

Ученые, придерживающиеся такого понимания конфликта, как правило, акцентируют внимание на роли насилия, нередко усматривая в нем основное содержание международного конфликта.

Международный конфликт, с их точки зрения, «есть проявление организованного насилия между группами, которые рассматривают себя как чуждые друг другу в культурном или в политическом отношениях (или в том и в другом) и являются либо этническими группами, либо государствами».

Не удивительно, что при таком понимании международного конфликта мир трактуется как состояние, «где конфликт получает ненасильственное разрешение»[9].

В последние годы за рубежом отмечается снижение интереса к поиску универсального определения понятия «конфликт». В значительной мере это относится и к международному конфликту. Вместе с тем поиски в этом направлении не прекращены полностью. Конкретизируя понятие международного конфликта, некоторые исследователи указывают на его связь с той или иной социальной общностью.

Так, ученые в области международных отношений отмечают, что «понятие «конфликт» употребляется применительно к ситуациям, в которых одни группы людей (племенная, этническая, лингвистическая или какая-либо другая) находится в сознательном противостоянии к другой группе (или другим группам), поскольку все эти группы преследуют несовместимые цели»[10].

Соответственно и понятие «международный конфликт» выводится или из социального взаимодействия развертывающегося в конкретно-исторических условиях или из психологического состояния в группах. Двигаясь в этом направлении, ученые пытаются сопоставить и по возможности объединить некоторые из наиболее удачных определений. Важно подчеркнуть, что понятию «власть» при этом отводится центральное место.

В отечественных исследованиях международного конфликта, его роли и места в системе международных отношений, на протяжении нескольких последних десятилетий неизменно подчеркивается его политический характер. Более того, любой международный конфликт определялся как «политическое отношение двух или нескольких сторон, воспроизводящие в острой форме лежащие в основе этого отношения противоречия его участников»[11].

Что касается собственно конфликтов в сфере мировой политики, то, анализируя ее как систему отношений между государствами, приверженцы этого подхода считают, что присущие ей конфликты следует рассматривать как «особый вид внешнеполитического взаимодействия государств, выражающийся в остром столкновении их интересов и целей».

Вместе с тем, в значительной части отечественной литературы вплоть до конца 80-х гг. было не принято специально различать международные конфликты от межгосударственных по формам их протекания и даже конкретному составу участников.

Н.И. Доронина предлагает понимать международный конфликт «как одну из форм проявления тех или иных противоречий во взаимоотношениях участников системы международных отношений на стадии значительного обострения этих противоречий, когда назрела необходимость их разрешения и когда, осознавая эту необходимость, стороны предпринимают взаимные открытые действия друг против друга, обращаясь к использованию всех доступных и могущих быть примененными в данной международной обстановке средств»[12].

В. В. Журкин считает, что международный конфликт – это прямое непосредственное политическое столкновение между государствами[13].

Резкие социальные изменения в России и на мировой арене, разрешение одних и возникновение множества других политических конфликтов, сопровождающих распад прежней системы международных отношений, недвусмысленно показали, что различение политической основы и специфически-политического значения международного и межгосударственного конфликта не является чисто академической, оторванной от жизни игрой ума досужих теоретиков. Стремление выявить политическое содержание конфликта в современной системе международных отношений порождает все новые и новые попытки теоретического осмысления меняющейся реальности.

Так, если, согласно данным английского социолога-международника Э. Луарда, за период с 1400 г. по настоящее время примерно половина из случившихся в мире вооруженных конфликтов приходилась на столкновения между государствами, то в последние четыре десятилетия к ним относятся лишь 37 из 127. По данным Центра методологии международных исследований Дипломатической академии МИД РФ, «лишь 22 из 147 крупных конфликтов, происшедших в 1945 - 1984 гг. имели исключительно межгосударственную структуру»[14].

Тем самым факты, сам объективный ход конфликтов подтверждает оценки тех исследователей, которые считают мировую политику сферой взаимодействия не одних только государств, но любых социальных групп, имеющих политически значимые интересы. Корректировка и даже отказ от «государственно-центрической», характерной для «политического реализма» исходной методологической установки, конечно же, не означает ни отказа от изучения межгосударственных конфликтов и их политического содержания, ни умаления их значения.

В дальнейшем мы будем основываться на понимании международно-политического конфликта как столкновения тех интересов, которые входят в систему властных отношений между социальными общностями, взаимодействующими на мировой арене. Другими словами, к числу международно-политических конфликтов целесообразно отнести не только те, которые являются результатом собственно политической деятельности государств и их объединений, но и конфликты, обусловленные действиями и других участников международных отношений, политическими аспектами любых (экономических, информационных, конфессиональных, культурных, научных и т. д.) международных отношений.

Такое понимание международно-политического конфликта позволяет получить, зафиксировать и использовать как методологические ориентиры несколько выводов, существенно важных для изучения как внутренних, так и международных политических конфликтов, а также самих политических отношений.

Во-первых, понятие «международно-политический конфликт» может быть применено не только к конфликту между государствами, но и к конфликту между любыми социальными общностями, взаимодействующими в системе властных отношений на мировой арене.

Во-вторых, сколько-нибудь полное изучение международно-политического конфликта не может быть ограничено выявлением его собственного, внутреннего политического содержания и функций, предпосылок возникновения и разрешения, но должно включать в себя определение его места и значения во внутренней и мировой политике, их влияния на генезис, суть и ход конфликта.

В-третьих, открывается принципиальная возможность соизмерения, «приведения к общему знаменателю» результатов, полученных благодаря применению каждого из сосуществующих и конкурирующих подходов, данных многочисленных национальных и международных исследовательских центров и школ, использующих различную методологию изучения внутриполитического и международного политического конфликтов.

В-четвертых, отчетливо указывается этот «знаменатель», что дает ориентиры не только для теоретического изучения, но и для практического определения политического значения любого конфликта. Они состоят в ответе на «простые» вопросы: кому выгоден данный конфликт? чье господствующее (или подчиненное) положение он укрепляет, сохраняет или подрывает?

Ответ на эти вопросы, конечно же, связан не только со спецификой тех или иных исследовательских подходов и установок, использованием конкретных приемов, методик и познавательных процедур в ходе изучения политического конфликта и даже не с общим уровнем развития социально-политической науки. Не отрицая и не умаляя значения всего этого, трудно не заметить, что результаты научных поисков неотделимы от внутриполитической и международной обстановки, политической ангажированности, интересов и симпатий исследователей и тех, кто их финансирует. Этот «сплав» и дает искомый ответ, влияет на глубину, постижения истины, ее содержания, а также вольное или невольное отступление от нее. Доведя наши рассуждения до этого вывода, мы не можем не рассмотреть, хотя бы в общей форме, «в принципе», взаимосвязь внутриполитического и международно-политического конфликтов.

Изучение любого политического конфликта имеет различающиеся политические измерения и приобретает политический характер, обратимся к вопросу о том, как это проявляется в отечественных исследованиях последних лет.

Как уже отмечалось, в этот период отечественная политическая наука столкнулась с множеством острейших социально-политических конфликтов, рост числа и интенсивности которых характерен для всех сфер жизни нашей страны, включая и внутренние, и международные отношения.

Если в первой половине 80-х гг. А. Е. Бовин ученый в области внешнеполитического анализа, констатировал: «Наиболее распространенным типом военного конфликта последней четверти XX в. стали войны между развивающимися государствами»[15], то ныне эта констатация требует существенной корректировки. За прошедшие годы произошел крах биполярного (двухполюсного) мира, для которого было характерно противоборство двух мировых социально-экономических систем и, соответственно, двух сверхдержав: США и СССР.

Изменилась не только конфигурация системы международных отношений, кардинальные сдвиги произошли и в самой основе мировой политики, в содержании и направленности сотрудничества и противоборства на мировой арене. В этих условиях увеличилось число участников политического взаимодействия на мировой арене; усложнился его характер; распались старые и появились новые государственные национально-территориальные и политические образования, в том числе не имеющие границ, получивших международно-правовое признание; возник ряд новых государств и произошла своего рода реанимация некоторых из них, казалось бы, ушедших в прошлое; во вспыхивающие конфликты все чаще стала вовлекаться «третья» сторона, стремящаяся воспользоваться ослаблением участников этих конфликтов, или предотвратить возникающую угрозу международной безопасности.

Мировая политическая практика убедительно показала, что и в современном мире конфликтность обнаруживается как имманентная характеристика международных отношений, не связанная лишь «с борьбой сил мира и прогресса против империализма, колониализма и реакции» или с «противоборством двух мировых систем», «двух сверхдержав» и т. д. и т. п.

Международные конфликты 90-х гг. в Восточной Европе, на Балканах, в Центральной Азии, Персидском заливе, на Африканском роге, Кавказе, в других районах земного шара формально во многом оставаясь «войнами между развивающимися государствами», по сути явились столкновением интересов различных политических элит, этнических, конфессиональных и других социальных групп, стремящихся активно делать политику на международной арене, точками приложения сил и ресурсов тех, кто сознательно строит будущий мировой порядок, отвечающий их собственным интересам[16].

Существует взаимосвязь этих международных конфликтов с историческими судьбами нашего Отечества, его безопасностью и целостностью, прошлым, настоящим и будущим внешней и внутренней политикой России.

Именно резкие социальные сдвиги и политические перемены в нашей стране, их ведущая роль в коренной перестройке всей системы международных отношений уже оказали и продолжают оказывать значительное влияние на возникновение и развитие многих, в том числе наиболее острых, международных конфликтов, которые, в свою очередь, воздействуют на внутриполитическую борьбу, политические конфликты, ход реформ, положение граждан и саму жизнь в России.

Возникновение многочисленных международных конфликтов вблизи границ Российской Федерации, участие в них нашего государства и наших граждан, а также русскоязычного населения стран ближнего зарубежья, очевидная связь этих международных конфликтов с внутриполитической обстановкой и конфликтами внутри страны поставили перед отечественной политологией ряд проблем, само содержание которых непосредственно связано не только с поиском путей решения практических задач, но и с приращением научного знания в этой отрасли нашего обществоведения.

Таким образом, постановка и изучение подобных проблем политической науки имеет как прикладное, инструментальное, практически-политическое, так и внутри научное значение.

В числе таких проблем политической науки – задача разработки так называемой «нормативной модели» изучения политического конфликта. Надо сразу же сказать, что сама необходимость принятия подобной предписывающей способ изучения чего бы то ни было схематической конструкции, вызывает серьезные возражения. Об этом уже шла речь, когда обсуждалась возможность и эффективность общей теории конфликта.

Однако наука, отвергнув в качестве такой модели универсально-формальную схему, якобы пригодную на все случаи жизни, не прекращает поиска общих концепций, ориентиров, позволяющих рационализировать конфликтное поведение.

Отечественная общественная наука активно участвовала и участвует в этих поисках. Но хорошо известно, что используемые ею в прошлом концепции «обострения классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму», «неантагонистичности нового общества», «мирного существования как формы классовой борьбы», «нового политического мышления» оказались не в состоянии служить надежным ориентиром при изучении политических конфликтов ни внутри страны, ни на мировой арене.

По сути дела, они не смогли предвидеть или объяснить современные реалии политической жизни.

Для научного познания отвергнуть тезис об исключительной ответственности «реакционных сил» и их пособников за политические конфликты внутри страны и за рубежом оказалось легче, чем выработать ясное теоретическое понимание причины их возникновения, их места и роли в современной системе общественных отношений. К сожалению, политическая наука пока еще не располагает надежными теоретическими конструкциями, способными нести нагрузку эмпирических исследований и составить научную основу позиций исследователя по отношению к конфликтным ситуациям, складывающимся как внутри страны, так и на международной арене.

Болезненный процесс освобождения отечественной политической науки от идеологической предвзятости позволяет утверждать, что российские политологи воспринимают отсутствие общепризнанной и официально утвержденной нормативной модели политического конфликта острее многих своих коллег из других менее конфликтных стран. По-видимому, это связано не только с укоренившейся привычкой опираться на теорию, которая провозглашалась «единственно правильной и подлинно научной», но также четко обозначать и различать «своих» и «чужих».

Не меньшее значение здесь имеет все полнее осознаваемая современной отечественной политической наукой потребность выработки если не системы теоретических представлений, то хотя бы ориентиров, удовлетворяющих нужды повседневной практики и способных задать направление эмпирическим исследованиям конфликта, помогающим разработать технологию, алгоритм изучения (а еще лучше – разрешения) такой «типовой» международно-политической ситуации, как конфликт.

Инструментальное, прикладное значение этого хорошо видно на примере международного политического конфликта. В отличие от многих других утверждений, констатация того, что международные конфликты, особенно вооруженные, несут участвующим в них странам, людям и государствам неисчислимые беды, часто угрожают самому их существованию, уничтожают материальные и духовные ценности, созданные трудом поколений, не вызывает возражений.

Вместе с тем неумение или нежелание увидеть связь этих конфликтов с внутренней и мировой политикой, выявить их роль в перераспределении или сохранении власти, неотделимость от всей системы властных отношений иногда приводит к «простым» и «логичным» рекомендациям для политической практики.

Суть их сводится к тому, что, осознав зловредность международных конфликтов, надо решительно устранить их из политики на мировой арене, закрепив это решение в резолюции какой-либо авторитетной организации, например, Организации Объединенных Наций.

Такую идею высказывали, в частности, те юристы-международники, по мнению которых крах биполярного мира является предпосылкой всеобщего перехода от противоборства к сотрудничеству и «должен сопровождаться уяснением того, что вслед за запрещением силы и угрозы силой необходимо добиваться запрета на использование международного конфликта в качестве инструмента внешней политики и создания на международной арене таких условий, при которых пресекались бы не только акты агрессии, но и действия по эскалации международных споров, попытки уйти от урегулирования международно-правовыми методами и превратить их в международные конфликты»[17].

В подобных рекомендациях, безусловно, присутствует добрая воля. Но они оставляют без ответа очень «простой» вопрос: почему несмотря на десятки тысяч мирных договоров, соглашений, торжественных деклараций и единогласно принятых резолюций международный конфликт неизменно возникал и возникает во все времена, во всех странах и у всех народов?

Мы пытаемся дать ответ на этот вопрос, рассматривая мировую политику как специфическую часть политических отношений, а международно-политический конфликт как особый вид конфликтов, имманентно, т. е. внутренне, органически присущий этим отношениям.

Именно с этих позиций, как мы увидим в дальнейшем, политология конфликта подходит к анализу функций политического конфликта, его инструментального значения для внутренней и внешней политики, выбору и проведению стратегии поведения в конфликтной ситуации.

Задача выявления взаимовлияния и соотношения между социально-политическими сдвигами, происходящими в России в условиях перехода от тоталитаризма, и конфликтами между населяющими ее народами, а также между ними и народами других стран особенно остро встала перед отечественной политологией.

Жизнь недвусмысленно показала, что именно с такими конфликтами связаны как безопасность и целостность, так и само существование России, других постсоветских и пост социалистических республик.

До тех пор вопросы типа: «Доживет ли СССР до...?», «Куда движется советский режим?» и т. д. – не входили в число тем, открыто обсуждавшихся в нашей научной литературе.

Рассказывая об отечественных исследованиях политических конфликтов тех лет, подчеркнем, что имеются в виду не недостатки в освещении многочисленных (и уже в силу одного этого, действительно, трудно предсказуемых) политических последствий социальных преобразований сначала в СССР, а потом и в России. Речь идет именно о фундаментальных проблемах соотношения изменений во внутри общественных и международных политических отношениях; о взаимовлиянии внутриполитической жизни и деятельности различных национальных, этнических, конфессиональных и других социальных групп на мировой арене; о специфике международно-политических конфликтов при различных формах организации общественной жизни.

Отечественная политология обратилась к выявлению особенностей международно-политических конфликтов при различном общественно-политическом устройстве лишь относительно недавно. При этом делается акцент на том, что плюрализм и демократия обеспечивают высокую степень открытости общества, его динамику, состязательность отдельных социальных общностей, групп и личностей.

Почти полное отсутствие отечественного опыта, подтверждающего всеобщую значимость и полезность принятия демократических ценностей, обратило наших политологов к освоению опыта зарубежного.

Можно понять и даже, может быть, простить то, что в этом зарубежном опыте увидели, прежде всего, одну сторону – легко согласились с тем, что, как пишут зарубежные политологи, «лидеры демократического общества имеют много политических стимулов не вступать в конфликт. Демократическая общественность чаще воспринимает нападение на другое демократическое государство как внешнеполитическую неудачу, результат ошибок руководства. Лидеры демократических государств, учитывая это, менее склонны использовать военную силу во взаимоотношениях своих государств. Они с меньшей вероятностью прибегают к международным конфликтам для отвлечения внимания от внутренних проблем, например, таких, как падение своей популярности или экономический кризис»[18].

Правильный «в принципе», этот тезис далеко не всегда находит свое подтверждение даже в политике самых демократических стран. Тем более необходимо указать и на другую сторону демократизма, плюрализма и состязательности, утверждающихся в нашем обществе. Сферой состязательности, включающей наряду с сотрудничеством соперничество и столкновение интересов, являются как внутри общественные, в частности внутриполитические, так и международные отношения на мировой арене.

Вследствие этого плюралистическая организация любой сферы общественной жизни не является неким «бесконфликтным» антиподом тоталитарной или авторитарной, каждой конкретной монопольно-централистской системы. Но ее конфликтный потенциал имеет принципиально иное содержание. Его основу определяют хорошо известные обстоятельства: государство, любые конкретные формы коллективности, сколь бы эффективной и демократичной ни была их деятельность, и сегодня, и в обозримом будущем не смогут удовлетворять все интересы всех людей.

Численность людей непрерывно увеличивается, интересы их столь же непрерывно множатся и, что еще важнее, разнообразятся. Сегодня стало банальностью, что каждый человек уникален, что его жизнь, сознание и чувства во многом неповторимы. Но если это так, то у этого «уникального» и «неповторимого» человека не может не быть уникальных и неповторимых интересов, не совпадающих целиком и полностью с интересами любой социальной общности, в которую он включен.

Проявление этих «неповторимых» и нередко противостоящих друг другу интересов в форме политического конфликта смягчается благодаря правовым институтам, устанавливающим правила и регулирующим ход политического противоборства. Политическая стабильность общественных отношений при этом основывается не на подавлении конфликта, а на таком его разрешении, которое могло бы обеспечить удовлетворение интересов участвующих в нем сторон. Ясно, что такой результат труднодостижим даже в теории, на практике же значительная часть конфликтного потенциала или растрачивается в многообразных локальных столкновениях и взаимопоглощается, или экспортируется во внешнюю для данной социальной группы сферу, способствуя ее внутренней сплоченности. При этом утверждение политического плюрализма, демократизация, включая демократизацию принятия внешнеполитических решений, приобретение государством правового характера расширяют возможности выражения интересов различных групп общества, представления их на мировой арене.

Более того, по нормам гражданского общества, проявление разнообразных и нередко противоположных общественных интересов на мировой арене становится все более непосредственным и отчетливым. Это связано с тем, что в демократическом плюралистическом обществе международная, и, прежде всего, внешнеполитическая, деятельность находится под постоянным влиянием отдельных социальных групп, претендующих на представительство в мировой политике своих интересов, часто несовпадающих, а иногда и полярных.

Кроме того, на международной деятельности сказывается и стремление к расширению электората, получению поддержки влиятельных (из-за их многочисленности, финансовой мощи, контроля над ключевыми сферами экономической или внутриполитической жизни и т. д.) социальных групп путем проведения разных акций на международной арене в их интересах (тарифная и таможенная политика; действия, отвечающие пожеланиям какой-либо конфессиональной или национальной группы относительно поддержки близких ей сил за рубежом и т. д.).

Крушение старого общественного порядка всегда сопровождается поляризацией общества, открытым ожесточенным идейным и политическим соперничеством. Борьба идет не только за право выражать специфические интересы отдельных социальных групп на мировой арене, включая криминальные, мафиозные и другие «теневые структуры», но и за возможно более полную реализацию этих интересов, часто в ущерб обществу в целом.

При этом, даже внешне далекие от собственно политических, интересы таких больших социальных групп, как, например, работники военно-промышленного или аграрно-промышленного комплексов, верующие или автолюбители, приобретают отчетливо выраженный политический характер и политическое оформление. Глубокий кризис всей системы хозяйства, спад производства, неизбежное в условиях резких социально-политических изменений снижение эффективности властных, управленческих структур порождают растущее общественное недовольство, приобретает взрывоопасный характер.

Напряженность в обществе, переживающем отказ от старых форм его представительства на мировой арене и незавершившийся процесс становления новых, вызывает острые, нередко вооруженные международные конфликты, представляющие значительную реальную угрозу международной безопасности. К тому же новые власти не отказываются от старых, проверенных средств: в целях укрепления политической стабильности и своего влияния в обществе они стремятся направить эту напряженность в сферу международных, межэтнических, национально-территориальных проблем.

К чему приводит обострение национально-территориальных проблем, этнических и национальных конфликтов в условиях современной смены общественно-политических систем, хорошо видно на примерах не только Югославии, Чехословакии или нашей страны, но и большинства стран Восточной Европы или государств Центральной Азии.

Причем, нередко это обострение инициируется новыми политическими силами как бы на пустом месте, без, казалось бы, актуальных обоснований. Но их ищут и, как правило, находят, например, во тьме прошедших веков.

Так, в этнически довольно однородной Белоруссии, сохранявшей в первой половине 90-х гг. высокую степень внутриполитической стабильности и добрососедские отношения с окружающими ее государствами, лидеры Белорусского народного фронта – оппозиционной политической организации – утверждали, что современная «Беларусь потеряла треть своих исконных территорий с автохтонным бело-русским населением, в том числе свою столицу Вильно, города Белосток, Смоленск, Брянск, Невель, Себеж, Новозыбков, Дорогобуж, огромные земли на востоке вплоть до Вязьмы. Вопрос о возвращении восточных белорусских земель будет вновь поставлен»[19].

Это лишь одна из множества иллюстраций того, что теоретические рассуждения по поводу соотношения внутренней и мировой политики, внутриполитических и международно-политических конфликтов имеют отнюдь не чисто внутринаучное, академическое значение. Недостаточное внимание к этой проблеме, стремление найти ее простое решение, отвечающее конъюнктурным политическим потребностям сегодняшнего дня, чревато не только чисто научными, но и практическими издержками.

Однако это умение видеть взаимосвязь различных сфер политики и присущих им конфликтов еще далеко не гарантируют рационального, оптимального, успешного, вообще «правильного» поведения в ситуации политического конфликта. Оно в значительной (что бы не сказать: «в решающей») мере определяется силой и слабостью участников конфликта, их стремлением и способностью применять насилие.

1.2 Основные подходы к изучению особенностей международных конфликтов

Существуют три основных подхода, или, иначе говоря, три основных направления в изучении международных конфликтов: «стратегические исследования», «исследования конфликта», «исследования мира». Главное, что их объединяет, – это стремление осмыслить роль данного социального феномена в функционировании международной системы, в отношениях между ее различными составными частями и сформулировать на этой основе выводы, имеющие практическое значение. В то же время между ними имеются и различия, касающиеся методологических оснований и содержательной проблематики исследований, характера их связи с практикой международных отношений и т.п.

Поскольку указанные различия во многом объясняются различиями в трактовке содержания самого понятия «международный конфликт», а также имея в виду и самостоятельное значение этого понятия для выработки теоретических представлений, адекватных международной политической практике, постольку стоит, хотя бы коротко, рассмотреть его.

Известный американский ученый Л. Озер определял социальный конфликт как «столкновение между коллективными акторами по поводу ценностей, статусов, власти или редких ресурсов, в котором цели каждой из сторон состоят в том, чтобы нейтрализовать, ослабить или устранить своих соперников»[20].

Соглашаясь с таким пониманием, одна часть исследователей международных отношений исходит из того, что конфликт имеет объективное содержание.

Так, с точки зрения К. Оулдинга, это – «ситуация соперничества, в которой стороны осознают несовместимость возможных позиций и каждая сторона стремится занять положение, несовместимое с тем, которое хочет занять другая»[21]. Иначе говоря, речь идет о противоположности интересов, одновременная реализация которых участниками международного взаимодействия невозможна именно ввиду их объективности.

Напротив, с точки зрения Дж. Бертона, «конфликт носит в основном субъективный характер... Конфликт, который как будто затрагивает «объективные» расхождения интересов, может быть преобразован в конфликт, имеющий позитивный результат для той и другой сторон, при условии такого «переосмысления» ими восприятия друг друга, которое позволит им сотрудничать на функциональной основе совместного использования оспариваемого ресурса»[22].

Представители акционалистской ветви в социологии международных отношений стремятся объединить преимущества обоих подходов. Рассматривая конфликт как несовместимость целей, они в то же время подчеркивают, что суждение об этом не может основываться на одном лишь логическом сопоставлении последних, а требует «анализа практических условий, необходимых для их реализации».

Методологической основой отечественных исследований международного конфликта, нашедших отражение в литературе 70-х - 80-х годов, чаще всего выступает положение диалектической философии, согласно которому конфликт – это крайняя форма обострения противоречия.

«Если одна или обе стороны... при этом прибегают к стратегии конфронтации, то налицо конфликт»[23].

Различия в трактовке содержания понятия «международный конфликт» находят отражение и в подходах к анализу его как феномена международной жизни. Одним из наиболее традиционных среда них является подход с позиций «стратегических исследований».

Отличительные черты анализа международных конфликтов с этих позиций состоят в их направленности на решение практических задач, связанных с обеспечением национальных интересов и безопасности государства, созданием благоприятных условий для победы в возможной войне. Отсюда ясно, что эти исследования осуществляются в рамках парадигмы политического реализма с ее приоритетом государственно-центричной модели международных отношений и силовых методов в достижении целей.

Как подчеркивает известный канадский специалист А. Лего, «в своем главном значении стратегия всегда состояла в использовании силы дом достижения политических целей»[24]. Ее крупнейшим теоретиком был Клаузевиц. Более того, представители стратегических исследований нередко склонны редуцировать международный конфликт к одному из его видов – вооруженному столкновению государств. С этой точки зрения, конфликт начинается тогда, «когда одна или другая сторона начинает рассматривать противоречие в военных терминах»[25].

И все же чаще подчеркивается, что «большая стратегия» отличается от военной стратегии, «поскольку ее подлинная цель заключается не столько в том, чтобы искать военных действий, сколько в том, чтобы добиться выгодной стратегической ситуации, которая, если и не принесет сама по себе решения, то, будучи продолжена средствами военных действий, безусловно, обеспечит его»[26].

Американский ученый Дж. М. Коллинз определяет «большую стратегию» как «науку и искусство использования элементов национальной мощи при любых обстоятельствах, с тем, чтобы осуществлять в нужной степени и в желательном виде воздействие на противную сторону путем угроз, силы, косвенного давления, дипломатии, хитрости и других возможных способов и этим обеспечить интересы и цели национальной безопасности. Большая стратегия пишет он, в случае ее успеха устраняет необходимость в прямом насилии. Кроме того, ее планы не ограничиваются достижением победы, но направлены и на сохранение прочного мира»[27].

Центральная задача стратегических исследований состоит в попытке определить, каким должно быть наиболее адекватное поведение государства в конфликтной ситуации, способное оказывать влияние на противника, контролировать его, навязывать свою волю. С появлением ядерного оружия перед специалистами в области таких исследований появляется ряд принципиально новых вопросов, поиски ответов на которые придали новый импульс стратегической мысли. Стратегические исследования становятся на Западе одним из ведущих направлений в науке о международных отношениях. Достаточно сказать, что в США существует более тысячи созданных с целью осуществления таких исследований институтов, не говоря уже о Рэнд Корпорейшн, Вашингтонском институте оборонных исследований, Центре стратегических и международных изучений Джоржтаунского университета и др.

В настоящее время в России появляются и независимые аналитические центры. Одной из приоритетных проблем стратегических исследований является проблема войны, ее причин и последствий для того или иного государства, региона и международной (межгосударственной) системы в целом. При этом если раньше война рассматривалась как, хотя и крайнее, но все же «нормальное» средство достижения политических целей, то огромная разрушительная мощь ядерного оружия породила парадоксальную, с точки зрения традиционных подходов, ситуацию.

С одной стороны, обладающее им государство получает новые возможности для проведения своей внешней политики и обескураживающие любого потенциального агрессора способности обеспечить свою национальную безопасность (в военном значении этого понятия).

А с другой стороны, избыток мощи, который дает ядерное оружие, делает абсурдными всякие мысли о его применении, о перспективе прямого столкновения между его обладателями.

Отсюда главный акцент делается не на военных, а на политических аспектах ядерных вооружений, на стратегии не вооруженного конфликта, а устрашения противника. Порожденное стратегией устрашения «равновесие террора» позволяло удерживать глобальную международную систему в состоянии относительной стабильности. Однако это была, во-первых, статическая стабильностъ в ее конфронтационной форме, и, во-вторых, она не способствовала устранению вооруженных конфликтов на уровне региональных и субрегиональных подсистем.

В вопросе о происхождении международных конфликтов могут быть выделены две позиции. В рамках одной из них международные конфликты объясняются причинами, связанными с характером структуры международной системы. Сторонники второй склонны выводить их из контекста, то есть внутренней среды системы межгосударственных отношений.

Й.Галтунг, например, предложивший «структурную теорию агрессии», считает причиной международных конфликтов разбалансирование критериев, позволяющих судить о том месте, которое занимает данное государство в международной системе, когда его высокое положение в этой системе, в соответствии с одними критериями, сопровождается недостаточным или непропорционально низким положением в каком-либо другом отношении.

«Возникновение агрессии, – утверждает Галтунг, – наиболее вероятно в ситуации структурного разбалансирования»[28]. Это касается и глобальной международной системы с наблюдающимся в ее рамках «структурным угнетением», когда индустриально развитые государства, уже в силу самих особенностей функционирования присущего им типа экономики, выступают в роли угнетателей и эксплуататоров слаборазвитых стран. Однако само по себе наличие структурного разбалансирования еще не означает, что вытекающие из него конфликты обязательно достигнут своей высшей степени – военного противостояния.

Последнее становится наиболее вероятным при двух условиях: во-первых, когда насилие превращается в неотъемлемую и привычную черту жизни общества во-вторых, когда исчерпаны все другие средства восстановления нарушенного балансам.

К рассмотренным взглядам примыкают и взгляды американского исследователя Органски. Основываясь на теории политического равновесия, или баланса сил, он исходит в анализе причин конфликта из того, что нарушения структурного равновесия в международной системе объясняются появлением в ней государств-«челленждеров»[29]. Их растущая мощь приближается к мощи наиболее сильных держав, занимающих в мировом порядке ведущие позиции, но значительно отстает от уровня их политического влияния.

Еще одной разновидностью «структурного» подхода к вопросу о происхождении международного конфликта является стремление объединить предложенный К.Уолцем анализ трех уровней – индивида, государства и международной системы[30].

На первом уровне исследование причин международного конфликта предполагает изучение естественной природы человека («animus dominandi», о котором упоминает Г. Монгентау[31]) прежде всего особенностей психологического облика государственных деятелей (отражаемых, например, в теориях инстинктов, фрустрации, агрессии и т.п.).

На втором рассматриваются детерминанты и факторы, связанные с геополитическим положением государств, а также специфика господствующих в них политических режимов и социально-экономических структур.

Наконец, на третьем уровне выясняются характерные черты международной системы: «полярность», или «конфигурация соотношения сил» (Р.Арон), другие структурные признаки.

Как уже говорилось, некоторые авторы видят происхождение международных конфликтов в особенностях взаимодействия межгосударственной системы и ее внутренней среды.

С этой точки зрения, наиболее благоприятным для вооруженных конфликтов или предшествующих им кризисов является международный контекст, характеризующийся размыванием или же резким изменением в соотношении сил. В том и другом случае государства теряют ясное представление об их взаимном положении в международной иерархии и пытаются покончить с возникшей двойственностью.

Отсутствие общепринятого понимания структуры международной системы делает различия между «структурным» и «контекстуальным» подходами трудноуловимым. Впрочем, как подчеркивают исследователи теорий международных отношений, указанные подходы тесно связаны друг с другом и содержат ряд общих идей. В самом деле, их объединяет, например, явная приверженность государственно-центричной модели международной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями, главным из которых является сведение всего многообразия международных конфликтов к межгосударственным противоречиям, кризисам и вооруженным столкновениям. Об этом говорят и различные типы классификации конфликтов.

Так, Ф. Брайар и М.-Р. Джалили выделяют три группы международных конфликтов, которые отличаются по своей природе, мотивациям их участников и масштабам[32].

К первой группе они относят классические межгосударственные конфликты; межгосударственные конфликты с тенденцией к интеграции; национально-освободительные войны и т.п.

Во вторую группу включаются территориальные и не территориальные конфликты; в свою очередь, последние могут иметь социально-экономические, идеологические мотивы или же просто вытекать из воли к могуществу.

Наконец, в зависимости от масштабов, конфликты подразделяются на генерализованные, в которые втянуто большое количество государств и которые способны перерасти в мировые конфликты, а также региональные, субрегиональные и ограниченные (по количеству участвующих государств) конфликты.

Существует множество других классификаций, критериями которых выступают причины и степень напряженности международных конфликтов, характер и формы их протекания, длительностъ и масштабы и т.п.

Подобные классификации постоянно дополняются и уточняются, предлагаются новые критерии и т.п. В то же время следует отметить, что по крайней мере в одном отношении радикальных изменений в общей картине типологии и классификации международных конфликтов, за небольшими исключениями, пока не произошло.

Речь идет о том, что подавляющее место в таких классификациях и сегодня по-прежнему отводится конфликтам между государствами.

Такое положение не может не влиять и на состояние третьего направления в анализе международных конфликтов – «исследований мира».

По существу, в рамках названного направления («автономность» которого, как и тех, что были рассмотрены выше, носит относительный характер) речь идет о широком комплексе вопросов, связанных с поисками урегулирования международных конфликтов.

В рассмотрении данной проблематики могут быть выделены три основных подхода. Один из них связан с традициями американской школы «Conflict Resolution», второй основывается на видении, присущем европейскому течению «Peace Research», третий делает акцент на процессе международных переговоров.

Значительную роль в развитии первого подхода продолжает играть созданный в 1955 году при Мичиганском университете «Journal of Conflict Resolution». Приверженцы данного подхода уделяют центральное место анализу вопросов, относящихся к механизмам разрешения и контроля конфликтов и поиску на этой основе путей перехода от конфронтации к сотрудничеству. Большое значение придается разработке математических и игровых методов изучения социального конфликта[33].

Одна из широко распространенных позиций состоит в том, что конфликты являются универсальным феноменом, присущим всем сферам общественной жизни. Это означает, что они не могут быть устранены – в том числе и из области международных отношений. Поэтому речь должна идти о таком анализе конфликтов, который позволил бы управлять ими с целью найти общую пользу для каждого из участников. С этой точки зрения, существует четыре способа разрешения социальных конфликтов:

1) соглашение в результате совпадения мнения всех сторон;

2) соглашение в соответствии с законодательной или моральной волей внешней силы;

3) соглашение, навязанное одной из сторон конфликта;

4) ситуация, когда застарелый конфликт теряет свою актуальность и разрешается сам собой.

В осознании возможностей разрешения международных конфликтов мирными средствами большую роль сыграли публикации выходящего в Осло периодического издания Journal of Peace Researche. Одним из важных выводов, сделанных в рамках формируемого им идейно-теоретического течения, стал вывод о том, что мир – это не просто отсутствие войны, но прежде всего – законность и справедливость в отношениях между государствами

Й. Галтунг идет еще дальше, считая, что мир – это не просто отсутствие прямого насилия, но и отсутствие любых форм насилия, в том числе и тех, которые проистекают из структурных принуждений[34].

Одной из характерных черт данного течения западной конфликтологии является присущая ему значительная степень нормативизма. Мир рассматривается его представителями не только как ценность, но и как цель, достижение которой предполагает активные действия его сторонников. Средства таких действий могут быть разными – некоторые из авторов не исключают даже временного использования силы, усугубляя тем самым внутреннюю противоречивость течения.

Различие между рассматриваемыми течениями носят в значительной мере условный характер. Подтверждением может служить тесное сотрудничество их представителей в исследовании происхождения, природы и способов урегулирования конфликтов.

Оба течения одним из важнейших средств урегулирования конфликтов считают переговоры.

Как отмечают отечественные специалисты, на работы по международным переговорам оказали влияние два во многом противоречащих друг другу направления: с одной стороны, это разработка проблем мира (Peace Research), а с другой – идеи «силового подхода»[35]. Соответственно, если первая тенденция способствовала формированию представления о переговорах как средстве разрешения международных конфликтов и достижения мира, то вторая была направлена на разработку оптимальных путей достижения выигрыша на переговорах.

Вместе с тем завершение эпохи холодной войны и глобальной конфронтации приводит к новым тенденциям в состоянии переговоров. В целом эти тенденции сводятся к следующему:

Во-первых, международные переговоры становятся основной формой взаимодействия государств. Они активно воздействуют на дальнейшее уменьшение роли военного фактора.

Во-вторых, растет объем и количество переговоров. Их объектом становятся все новые области международного взаимодействия (экология, социально-политические процессы, научно-техническое сотрудничество и т.п.).

В-третьих, возрастает переговорная роль международных организаций.

В-четвертых, в сферу переговоров вовлекаются специалисты, не имеющие дипломатического опыта, но располагающие той компетенцией в области сложных научно-технических и экономических проблем, которая необходима при анализе новых сфер взаимодействия между государствами.

Наконец, в-пятых, возникает необходимость коренного пересмотра процесса управления переговорами: выделения наиболее важных проблем для высшего государственного руководства; определения сферы компетенции разных рабочих уровней; разработки системы делегирования ответственности; повышения координирующей роли дипломатических служб и т.п.

Разработка проблемы международных переговоров, обогащаясь новыми выводами, все более заметно выходит за рамки конфликтологии. Сегодня переговоры становятся постоянным, продолжительным и универсальным инструментом международных отношений, что вызывает необходимость в выработке имеющей прикладное значение «переговорной стратегии».

Такая стратегия, по мнению специалистов, предполагает:

а) определение действующих лиц;

б) классификацию, в соответствии с подходящими критериями, их характеристик;

в) выявление иерархии ценностей (ставок) в том порядке, в каком ее представляют себе стороны;

г) анализ соотношения между целями, которых хотят достичь, и средствами, которыми располагает определенная сторона в тех областях, где она имеет возможность действовать.

В анализе международных переговоров бесспорны наметившиеся попытки целостного, системного подхода, понимание их как процесса совместного принятия решения – в отличие от других видов взаимодействия (например, консультаций, дискуссий, которые не обязательно требуют совместного принятия решений), стремление выделить их отдельные фазы (структуру) с целью нахождения специфики действий участников на каждой из них. Вместе с тем было бы ошибкой полагать, что сегодня уже существует некая общая теория переговоров, частью которой являлась бы теория международных переговоров. Скорее можно говорить лишь о существовании определенных теоретических основ анализа и ведения переговоров. И не только потому, что переговоры не занимают самостоятельного места в решении международных проблем. Они не представляют собой цель, а являются лишь одним из инструментов ее достижения.

Сказанное во многом относится и к исследованиям конфликтов.

Несмотря на многочисленные попытки создания общей теории конфликтов, ни одна из них не увенчалась успехом. Не существует и общей теории международных конфликтов. На эту роль не могут претендовать ни полемология, ни конфликтология, ни социология конфликтов. Во-первых, многочисленные исследования не выявили какой-либо устойчивой корреляции между теми или иными атрибутами международных акторов и их конфликтным поведением.

Во-вторых, те или иные факторы, которые могли бы рассматриваться как детерминирующие конфликтный процесс, как правило, варьируются на различных фазах этого процесса и поэтому не могут быть операциональными в анализе конфликта на всем его протяжении.

Наконец, в-третьих, характер мотивов и природа конфликтов редко совпадают между собой, что также затрудняет возможности создания единой теории конфликтов, годной на все случаи.

Каждый из этих конфликтов многомерен, содержит в себе не один, а несколько кризисов и противоречии, каждый уникален по своему характеру. Переговоры, консультации, посредничество, соглашения и т.п. средства урегулирования обнаруживают здесь свою весьма низкую эффективность. Их действенность определяется возможностями формализации конфликта, придания ему официального статуса, четкого определения его причин и идентификации бесспорных легитимных представителей сторон – то есть как раз тем, что, как правило, оспаривается участниками рассматриваемых конфликтов.

Отсюда нарушение уже заключенных соглашений, неуважение к посредникам (и даже их физическое устранение). Отсутствует ясность и относительно протагонистов конфликтов, их главных действующих лиц.

«Боевики», «мафиозные группировки», «сепаратисты», «бандформирования» и т.п. термины отражают не столько понимание проблемы, сколько ее эмоциональное восприятие.

Таким образом, известные сегодня результаты исследования международных конфликтов если и не утрачивают своего значения в свете новых явлении, то обнаруживают беспочвенность своих претензии на всеобщность, соответствие лишь части международных реалий. Данный вывод верен и в отношении международного сотрудничества.

Основными акторами на международной арене являются государства. Только государства обладают суверенитетом, только у государств есть реальные возможности применять силу в международных отношениях. Однако, для полноценного анализа процессов, происходящих в рамках МО, следует учитывать плюрализм акторов.

Сегодня мы не можем ограничиваться изучением поведения государств. В структуру МО все больше входят негосударственные участники. К ним относятся международные межправительственные организации (ООН, ЮНЕСКО, НАТО, ЕС, ЗЕС и др.), транснациональные корпорации (IBM, и т.п.), международные неправительственные организации («Гринпис», «Международная Амнистия» и др.), отдельные лица (например, мать Тереза). Среди акторов, оказывающих влияние на международный процесс можно также отметить и национально-освободительные движения, мафиозные группировки, террористические организации, региональные администрации.

Первым кто стал говорить о «раздвоенности» мира был Дж. Розенау. Он разделил поля межгосударственных взаимоотношений, где действуют законы классической дипломатии, и поля, охватывающие «акторов вне суверенитета», или негосударственных участников.

Сегодня мы стали свидетелями изменяющихся отношений в разных регионах мира. Показателен пример объединения Европы в Европейский Союз (ЕС). Унифицируется рынок труда и капитала, объединяются системы денежного обращения, вырабатываются идентичные законы в разных сферах жизни общества. При этом сохраняются традиции, язык, культура каждого из государств ЕС.

Существует много различных подходов к системному изучению МО. Это обуславливает и различную их типологию.

В зависимости от пространственно-географических характеристик выделяют общепланетарную международную систему и региональные подсистемы.

Выделяют также стабильные и нестабильные (революционные по определению С. Хоффмана) системы, конфликтные и кооперативные, открытые и закрытые.

Особый интерес представляет типология М. Каплана. Он выделяет 6 типов международных систем[36].

Первый тип – «система баланса сил». По его мнения она существовала в XVIII, XIX веках и начале ХХ. Эта система характеризуется многополярностью. Здесь должно существовать не менее пяти держав, иначе она превратится в биполярную.

Второй тип – «гибкая биполярная система», которая, по мнению М. Каплана, существовала с 1945 г. Эта система характеризуется наличием двух доминирующих и противостоящих друг другу государств. Менее сильные государства вовлекаются в коалиции или блоки, которые контролируются одним из них. Внутреннее устройство блоков может варьировать от жестко иерархизированного и авторитарного, где воля лидера навязывается всем остальным, до почти свободной коалиции автономных стран. Значительным влиянием в такой системе пользуются негосударственные универсальные акторы – международные организации (Например, ООН).

По мнению Каплана, «гибкая биполярная система» отличается нестабильностью. Она неизбежно будет трансформироваться в один из двух других типов – «жесткую биполярную» или «униполярную» системы.

«Жесткая биполярная система» отличается от предыдущего типа тем, что блоки здесь более иерархизированы, исчезают неприсоединившиеся государства, а роль международных организаций крайне ограничена. Здесь высока степень применения вооруженной силы для разрешения возникающих конфликтов.

В «универсальной международной системе» напротив роль международных организаций приобретает глобальный характер. Эта система напоминает федеративное устройство, где глобальные международные организации берут на себя роль правительства. Такая система предполагает хорошо организованную и упорядоченную структуру управления в политической, экономической и административной сферах. Универсальный актор, это может быть ООН с сильно расширенными правами и полномочиями, разрабатывает правила и контролирует их соблюдение в рамках международных отношений.

«Иерархическая система» является, по сути, неким мировым государством, где все роли расписаны и каждая из стран занимает свою нишу в жесткой иерархии. Фактически национальные границы утрачивают свою разделительную функцию. Политика «делается» в едином центре и контролируется державой-гегемоном. Любые центробежные тенденции пресекаются.

Последний тип – «система единичного вето» – строится на принципе ответственности каждого государства за действия всех остальных. Здесь каждый из государственных акторов может блокировать общее решение, равно как и сопротивляться такой блокировке. При этой системе «каждый актор опирается на негативное золотое правило естественного права «не делай другим того, чего не желаешь себе». Такое поведение государств могло бы наблюдаться в случае всеобщего распространения ядерного оружия.

В реальной жизни существовали только две из предложенных – система баланса сил и биполярная система.

Структурный подход М. Каплана тяготеет к абстракции и обобщающим заключениям. Критика его теории опирается, в основном, на два положения. Во-первых, при данной типологии не учитывается влияние процессов внутри государств; во-вторых, в его международной системе доминирует поведение государств, а другим акторам достаются в лучшем случае второстепенные роли.

Однако, его теория положила начала структурному анализу международных систем.

Международные отношение – это не раз и навсегда застывшая структура. Субъекты МО находятся в постоянном взаимодействии и развитии. Конфликт на территории бывшей Югославии, вооруженное вмешательство в дела суверенных государств, переговоры в рамках ООН, подписание договоров о сокращении ядерного оружия, а также многие другие события на международной арене относятся к международным процессам. В основе международных процессов лежит взаимодействие между субъектами МО.

Американский политолог Д. Хелд считал, что основную форму политики в современном мире представляют борьба, сотрудничество и переговоры[37]. Большинство исследователей разделяют его точку зрения, делая акценты то на значимости борьбы или конфликтов (Шеллинг, Рапопорт), то – на вопросах интеграции и сотрудничества (Митрани), то на переговорах (Фишер, Зартман, Берман, Луков). К перечисленным категориям М. Лебедева предлагает добавить «процесс выработки и принятия решений»[38].

К международным процессам относятся:

1. Международный конфликт;

2. Сотрудничество;

3. Переговоры;

4. Процесс выработки и принятия решений.

1. Существует множество дефиниций понятия «Международный конфликт». Большинство исследователей делают акцент на участие государств в качестве сторон конфликта. Однако реальные процессы, происходящие на международной арене демонстрируют вовлеченность в конфликт негосударственных акторов.

К числу международных политических конфликтов целесообразно отнести не только те, которые являются результатом политической деятельности государств и их объединений, но и обусловленные действиями других участников международных отношений, политическими аспектами любых (экономических, информационных, конфессиональных, культурных и т.д.) МО.

Существует несколько типологий международных конфликтов: в зависимости от количества участников – двусторонние и многосторонние; по географии охвата – региональные и глобальные; по времени протекания – краткосрочные и длительные; по уровню проявления враждебности – вооруженные и невооруженные; и др.

Среди особенностей международных конфликтов следует отметить их двойственный характер. Даже в условиях самого жесткого вооруженного конфликта существуют элементы сотрудничества (например, обмен военнопленными). Согласно мнению Дойтча, получившему распространение в теории МО, международные конфликты представляют собой ситуации со смешанными интересами, в которых интересы сторон одновременно совпадают и расходятся[39].

2. Международное сотрудничество отражает процесс взаимодействия двух или нескольких акторов, в котором исключается применение вооруженного насилия и доминируют совместные поиски реализации общих интересов. Сотрудничество не исключает возникновение разногласий и конфликтов между сторонами, однако предполагает, что они разрешаются в рамках дипломатических переговоров. Отношения сотрудничества включают двух и многостороннюю дипломатию, заключение договоров и союзов. В рамках этого процесса возникла целая система межгосударственных и негосударственных организаций. В качестве результата сотрудничества выступают интеграционные процессы, например, создание Евросоюза.

3. Сотрудничество и урегулирование конфликтов опираются на процесс переговоров. Переговоры в МО использовались с древних времен, однако усложнение системы МО в ХХ веке, обострение противоречий между государствами и имеющийся разрушительный военный потенциал сделали переговоры одним из основных международных процессов. Г. Моргентау в 1947 г. призывал строить взаимоотношения государств посредством дипломатии. В последующие годы многие исследователи занялись изучением этого процесса (С. Сиджел, Ч. Осгуд, Р. Фишер, М. Лебедева и др.)[40].

Процесс переговоров проходит несколько стадий: подготовка к переговорам; процесс их ведения; анализ результатов переговоров и выполнение достигнутых договоренностей.

Одна из особенностей международных переговоров состоит в том, что они, будучи частью МО, с одной стороны испытывают на себе их влияние, а с другой – сами воздействуют на международные отношения, во многом определяя и формируя их.

4. Процесс принятия политического решения несколько отличается от трех предшествующих процессов. Он включает те мотивы, которые побуждают участников вступать в конфликт или сотрудничать.

Процесс принятия политического решения может оказывать существенное воздействие на международные отношения и на судьбы людей. Например, принятие решения США и НАТО начать бомбежки в Югославии для решения проблемы косовских албанцев повлияло не только на ситуацию внутри Югославии, но и на регион (Европу) в целом.

В рамках многих школ и направлений проводятся исследования данного процесса. Говоря о тенденциях, характерных для данного процесса в конце ХХ века, следует отметить повышение цены ошибки за принятое решение (наличие оружия массового уничтожения), усиление информационного шума (обилие непроверенной и искаженной информации наравне с достоверными источниками), усиление влияния масс на выработку и принятие политических решений.

Подводя итоги, можно сделать вывод, что международные отношения – сложная система глобальных взаимоотношений в обществе, характеризующаяся динамичностью, развитием, многосубъектностью, наличием различных акторов.

2. Международные конфликты сегодня и учет их особенностей внешней политикой России

2.1 Западные исследования международного конфликта.

Проблемы конфликтов, кризисов и войн традиционно являлись центральными темами в работах многих известных международников, историков и политологов. Однако нельзя сказать, что о конфликте написано все. С развитием науки о международных отношениях и конфликтологии как ее отдельного направления число вопросов – в первую очередь связанных с природой конфликта как общественного и международного феномена – только возрастает.

В исследованиях ученых-международников нет единого мнения относительно определения понятия «конфликт». Многообразие трактовок определяется неоднозначным пониманием природы этого явления. Единственное, о чем можно смело сказать: оно присуще всем аспектам общественной жизнедеятельности. По подсчетам исследователей, количество вооруженных столкновений за всю историю человечества достигло почти пяти тысяч, что дало повод характеризовать мир как «перерыв между войнами». После окончания биполярной конфронтации снизился риск возникновения мировой войны, но увеличилось количество периферийных межгосударственных (а также внутригосударственных) конфликтов, характеризующихся межэтническими, религиозными, территориальными, властными и другими противоречиями.

Такие условия неизбежно стимулировали вспышку интереса к проблеме конфликта в профессиональной литературе. С одной стороны, постепенное, хотя и неровное оформление новых черт постбиполярной системы международных отношений позволило охарактеризовать мир как «плюралистическую однополярность».

С другой стороны, осмысление уроков трансформирующегося мира в рамках глобализационных процессов – в первую очередь с точки зрения определения подходов к террористической угрозе – помогло выявить новые закономерности в развитии современных конфликтов. Немалую роль в новом подъеме конфликтологии играет также поведение единственной сверхдержавы – США.

 Для исходной классификации конфликтов американская исследовательница М. Калдор полагала достаточным противопоставить новые войны более ранним по целям, методам ведения боевых действий, а также путям их финансирования[41].

Э. Ньюман предлагал дополнить этот ряд анализом основных действующих лиц, пространственного контекста конфликта (межгосударственный, гражданский, региональный, глобальный), а также его социального, материального и гуманитарного (а не только военно-технического) воздействия[42].

Однако в настоящее время проблема «классических» конфликтов между государствами, свойственных международным отношениям в течение долгого периода (со времени заключения Вестфальского мира в 1648 г.), стала приобретать второстепенное значение. На передний план начинают выходить конфликты внутригосударственные, спровоцированные волнами сепаратизма, крайних форм национализма и религиозного фундаментализма, а также новые угрозы, исходящие от транснационального терроризма и международной организованной преступности.

Серьезным конфликтным потенциалом обладают проблемы истощения жизненно важных ресурсов, достижения пределов возможностей глобальной экосистемы, а также увеличивающееся глобальное неравенство («глобальный апартеид»). И все же, несмотря на все ограничения, а также продолжающиеся гражданские войны, угрозу терроризма и другие нетрадиционные угрозы, М. О’Хэнлон утверждает, что в ХХI веке будет гораздо меньше насилия в отношениях между государствами, чем в предыдущем.[43]

Опираясь на статистику, современные исследователи полагают, что классические межгосударственные войны можно считать устаревшими. Среди причин, указывающих на это, назовем следующие: революции в сфере ядерного оружия (в результате которой война между ведущими ядерными игроками стала практически невозможной), а также в сфере современных обычных вооружений.

Стабилизирующую роль в международных отношениях играет тот факт, что система западного альянса под руководством США стала менее анархичной, а также увеличилось число демократических государств. Помимо этого, в условиях современной экономики для повышения богатства, как правило, редко возникает необходимость в захвате новых территорий.

«Устаревание» войны, пишут некоторые авторы, также связано с процессами глобализации, хотя и не вытекает из них напрямую[44]. Ранее международно-политический лексикон конфликта подразумевал межгосударственные войны; теперь глобализация сделала такие выражения, как «безопасность личности» и «глобальное насилие», чрезвычайно употребительными.

Сражения происходят между нерегулярными субгосударственными отрядами этнической милиции, паравоенными формированиями партизан, культовыми и религиозными организациями, преступными и террористическими группировками.

Б. Бузан отмечал, что целью уничтожения становятся не вооруженные силы или города противника, а группировки местного масштаба или отдельные личности[45]. Государство в современных условиях менее важно. Оно остается центральным фактором, но более не является главным воплощением угрозы. Именно поэтому вызовы безопасности сложнее идентифицировать, а им – сложнее противостоять.

За последнюю треть XX века понятие «конфликт» постепенно подменило понятие «война». Это было связано с тем, что при изучении войн яснее становились их сущностные характеристики. По мере усложнения мирополитических процессов война стала определяться как частный случай более широкого феномена – конфликта. Это дало возможность разграничивать различные стадии и виды конфликтов, а соответственно, и позволило находить новые формы их предотвращения и разрешения.

По оценкам Гейдельбергского института по изучению международных конфликтов, в период с 1945 по 2000 г. к типу «классических» войн относилось всего лишь около 15% (в 2005 г. – 6,5%). Причем к самым опасным очагам напряженности между государствами можно отнести конфликт между Индией и Пакистаном, чреватый, в случае эскалации, применением ядерного оружия.

В прошлом претензии государств на монополию применения военной силы приводили к войнам, а соблюдение всеобщего запрета на ее использование оказывало стабилизирующее воздействие на международные отношения. Анализ современных конфликтов показывает, что войны в понимании Карла фон Клаузевица уходят в прошлое. Вооруженный конфликт связывается с социальным (или асоциальным) окружением, которое подразумевает государственных и негосударственных акторов.

Ослабление или подрыв государства может быть результатом влияния окружения, которое в условиях глобализации размывает возможности государства и его властные полномочия. При этом возникает тенденция применения насилия частными – чаще всего криминальными – силами. Возникает вакуум государственной власти, зачастую связанный с этническим сепаратизмом и схватками за контроль над природными ресурсами или бизнесом.

Некоторые исследователи сравнивают конфликты нового поколения с движениями сопротивления, религиозными и диверсионно-террористическими войнами, национально-этническими и другими столкновениями немежгосударственного уровня. Соответственно, эти авторы пытаются проанализировать их с точки зрения одной из уже известных парадигм или теорий, а элементы, не вписывающиеся в теорию, определяют как явления маргинального порядка, существенно не влияющие на основные правила международного общения.

С. Каливас полагает, что различие между конфликтами в ходе и после окончания «холодной войны» можно в большей степени объяснить исчезновением доступных концептуальных категорий, нежели реальными глубокими различиями[46]. Другие авторы, наоборот, относят современные конфликты к абсолютно новым явлениям, требующим переосмысления и разработки нетрадиционных теорий.

Деградация ситуации происходит в связи c изменением функций государства, его неспособностью в большинстве случаев гарантировать безопасность личности. Растет неопределенность, конфликты становятся более затяжными. Социальная трансформация, вызванная глобализацией и либеральными экономическими силами, ведет к тому, что нерегулярные военизированные формирования получают правовые, политические и иные возможности, которых они ранее не имели.

Так, в ходе балканских войн 1991-2001 годов монополия государства на власть разрушалась: субгосударственные акторы присваивали права на использование силы, а политические лидеры поощряли к применению силы полукриминальные вооруженные группы.

Ослабление государства происходит ввиду уменьшения количества доступных правительствам ресурсов, необходимых для отправления властных полномочий. Усложнению ситуации способствуют международные финансовые акторы с их упором на бедные и поэтому уступчивые правительства (особенно с учетом коррупции элит). Деятельность неправительственных благотворительных организаций (например, евангелистских христианских организаций США, занимающихся выкупом женщин и детей из рабства) зачастую достигает обратного эффекта: возникает стимул к расширению практики обращения людей в рабство с целью последующей их продажи на волю.

Встречаются и более радикальные выводы.

Д. Джун полагает, что международная помощь и интервенция «мирового сообщества» обостряют конфликты.

«Мафиозные экономики и продолжающиеся в течение длительного времени внутренние конфликты, – пишет он, – зачастую являются результатом международного вмешательства, которое происходит во имя установления и развития рыночных структур и демократии»[47]http://www.intertrends.ru/seven/005.htm - note20#note20. В конфликтах нового поколения видное место занимают полевые командиры, которые могут стремиться к развязыванию войны по материальным, национально-этническим, идеологическим или иным причинам.

Современные конфликты отличаются сложным характером. Ввиду большого числа их участников сторонам сложнее достичь урегулирования. Со времени окончания «холодной войны» в конфликты было вовлечено более 300 различных акторов. Среди них – более 80 государств, а также региональные международные организации, такие, как НАТО, Группа военных наблюдателей Экономического содружества Западной Африки (ЭКОМОГ) и т.д. В качестве международных игроков на сцену стали выходить повстанческие группировки, криминальные банды, диаспоры, этнические партии, международные благотворительные организации, наемники, а также регулярные армии.

Труднее стало определять структуру конфликта. Если раньше было достаточно просто выявить противостоящие силы, то сейчас акторы стали крайне разнородными, и выявить среди них политическую оппозицию сложно. В конфликты вовлечены криминалитет и даже преступные сообщества несовершеннолетних.

На место столкновений по причинам идеологии, деколонизации, геостратегических и гегемонических интересов, пришли войны между региональными державами, а также политизированные конфликты меньшинств в разрозненных обществах Африки, Ближнего Востока и Центральной Азии.

Международные отношения определяются не только национальной военной мощью, но и сложными политическими процессами, в которых участвуют международные институты, транснациональные корпорации, группы граждан, и, наконец, отдельные сети и группы террористов.

Некоторые авторы даже сравнивают современную ситуацию со средневековыми войнами в Европе, которые «велись кучками бандитов и преступников, нанимаемых слабыми государствами, или же отрядами военно-полевых командиров несостоявшихся государств». При этом крупные державы, за исключением США, уклоняются от участия в конфликтах – кроме тех случаев, когда напрямую затрагиваются их интересы.

 В современном мире можно выделить два наиболее распространенных вида конфликта. С одной стороны, это внутригосударственные конфликты за контроль над ресурсами, в борьбе за власть, экономические дивиденды. С другой – асимметричные войны крупных государств против государств-изгоев или транснациональных угроз.

«Холодная война» тормозила возникновение некоторых этнических, религиозных и расовых конфликтов, но после ее завершения они проявились с нарастающей силой. По мнению исследователей, войны чаще происходят на религиозной или этнической основе, нежели на почве различий в политической идеологии. Усиление роли религиозной составляющей ставит под сомнение теории модернизации и секуляризации, преобладавшие в западной социально-политической науке на протяжении ХХ века. И все же наиболее популярными среди конфликтологов пока остаются «экономические» концепции.

Во-первых, распространенной причиной конфликтов исследователи итают борьбу за природные ресурсы. Т. Сандлер отмечает, что сегодня именно территориальные споры и столкновения по поводу ресурсов чаще всего представляют наиболее «питательную среду» для гражданских войн и межгосударственных конфликтов[48].

В соответствии с исследованиями Всемирного института природных ресурсов, к 2050 г. население земного шара вырастет до 9 млрд. человек, а промышленное производство возрастет в четыре раза. Ограниченность ресурсов достигнет катастрофического уровня. А это, как полагают Дж. Максвелл и Р. Рёвени, в первую очередь отразится на слабо развитых странах – в них мало развит институт собственности, нет достаточных средств для проведения научных исследований, они в большей мере зависят от собственной экосистемы[49].

Не способствовало улучшению ситуации и то, что обострение противоречий пришлось на время, когда ресурсы развитой части сообщества оказались относительно ограничены. Затраты на международную помощь и управление конфликтами выросли, но при этом усилились сомнения в целесообразности увеличения потребления ресурсов, в связи с неумением выработать оптимальный вариант. Но, строго говоря, новизной подобные утверждения не отличаются: ресурсы всегда обладали огромным конфликтогенным потенциалом.

Во-вторых, большой интерес для исследователей представляет связь между экономическими взаимоотношениями и развитием (как текущим, так и гипотетичским) конфликтов в XXI веке. Либералы полагают, что высокий уровень торговых отношений между государствами позволяет максимально сократить потенциал конфликтности в их взаимоотношениях.

Реалисты уверены в том, что государства, наоборот, предпочитают – особенно в случае асимметрии выгод от торговли – захватывать военным путем территории (производственные мощности, природные ресурсы) и максимизировать выгоду.

Высокий уровень торговых взаимоотношений предотвращает войны между демократическими государствами, но, наоборот, способствует разногласиям между ними и другими странами.

Ученые англосаксонской школы концентрируются на таких экономических переменных, как уровень доходов, доступность территорий, годных для использования природных ресурсов, горизонтальное неравенство. Наряду с этим надо учитывать и такой фактор: могут ли властные структуры государства справляться с бедностью и регулировать распределение доходов от использования природных ресурсов. Эскалация конфликта возможна в случае отсутствия или ухудшения условий социального контракта в распределении доходов от ресурсов.

Это положение определяет необходимость существования сильного и легитимного (не обязательно демократичного) государства с монополией правительства на перераспределение богатства, например, путем налогообложения. В-третьих, в американской и частично европейской литературе появилось немало работ о том, что большинство современных военных экономик приобрело трансграничный характер: «теневые отношения» расцветают не только в стране-участнице конфликта, но и рядом с ней.

Механизмы более открытой и дерегулированной мировой экономики позволяют воюющим сторонам находить экономический интерес в продолжении конфликта.

Хотя война всегда разрушительна для общества, отдельные индивидуумы или группы могут наживаться на конфликте, в результате чего возникает феномен неформальной военной экономической активности.

С одной стороны, условия современной войны можно лучше понять, рассматривая ее как инструмент предпринимательства – своего рода способ накопления богатства.

С другой – открытость мировой экономики в ряде случаев провоцировала распространение социальной и экономической напряженности, которая в чрезвычайных ситуациях ведет к политической дестабилизации и крупномасштабному гражданскому столкновению.

Помимо «экономических» концепций важную роль в современной конфликтологии играют попытки выявить политический механизм (само)развития конфликтов. Сложился целый пласт литературы о войнах, ведущихся коалициями демократий против слабых государств с авторитарными режимами. Уже более 300 лет доминирующие державы – в одиночку или составляя коалиции с другими правительствами – предпринимали попытки вмешательства во внутренние дела других государств для смены режима или постконфликтного восстановления, причем зачастую это происходило без учета предыдущего опыта. Вероятно, в будущем будут превалировать конфликты под руководством и при участии США по «спасению» неблагополучных государств, их демократизации и либерализации.

Основные причины вовлеченности западных держав в конфликты можно условно подразделить на 3 группы:

1) гуманитарные интервенции в несостоявшиеся государства для прекращения этнических чисток и восстановления гражданского порядка;

2) «самозащита» от «государств-пособников» терроризма;

3) предотвращение распространения оружия массового уничтожения.

Вооруженные конфликты 2000-х годов показали, что современные войны будут в основном вестись под эгидой защиты прав человека и распространения либерально-демократических режимов. Ряд исследователей отмечает, что «экспорт демократии» не всегда автоматически ведет к межэтнической гармонии. Под влиянием демократизации и на ее ранних стадиях трения по этническо-религиозным признакам могут привести к насилию и подавить процесс демократизации.

Тот факт, что демократии часто разрешают этнические конфликты более мирно, чем это делают автократические режимы, может быть вызван тем, что первые просто богаче.

Ряд исследователей разделяет гуманитарные интервенции 1990-х и нынешние конфликты в Афганистане и Ираке, полагая, что политическая (и финансовая) воля к проведению первых испарилась после 11 сентября 2001 года.

Но со временем такие явления, как этнические чистки, насилие, голод и т.п. в какой-либо стране, могут заставить мировое сообщество вернуться к концепции гуманитарных интервенций.

Пока же на первом месте среди угроз современному глобальному обществу находятся террористические нападения. Ранее для победы достаточно было «пережить» противника. Теперь Америке необходимо не только разгромить и дискредитировать противостоящие идеологии, но и предложить собственный, привлекательный вариант развития.

Универсализация террористической угрозы против государств привела к приравниванию этой борьбы к войне. Появилась аббревиатура ГВПТ – «глобальная война против террора» (GWOT – Global War on Terror). Формируются альянсы государств из прежде противостоящих «лагерей». Основной причиной появления концепции войны против терроризма явились теракты 11 сентября 2001 года.

В США в октябре 2001 г. был принят Закон о патриотизме, в котором борьба с терроризмом в юридическом отношении была практически приравнена к настоящей войне. Впервые новая концепция войны сработала во время военной кампании в Афганистане против талибов, вскоре после которой стало ясно, что Вашингтон на этом не остановится. В самом деле, осенью 2002 г. была оглашена «доктрина превентивной войны» (doctrine of preventive war), согласно которой Америка решила применять силу против террористов и поддерживающих их государств, в любой точки мира.

Затем весной 2003-го последовало нападение на Ирак. Сейчас основным противником в США объявлен «терроризм с глобальными возможностями». Таким образом, террористическая угроза «детерриториализована» – она отныне не имеет определенных географических параметров.

Терроризм выбивается из ряда понятных угроз, его нельзя анализировать при помощи известных методов. Он представляет собой глобальную сеть, чьи цели из конкретных и узких стали предельно общими и неограниченно широкими. При этом возможен союз между государствами-изгоями и этой глобальной сетью. Но нельзя также исключать, что такого союза не будет, и поэтому Соединенным Штатам не удастся победить терроризм теми способами, которые они применяют в Ираке и Афганистане.

Некоторые исследователи полагают, что радикализм ислама постепенно сходит на нет, несмотря на угрозы «Аль-Каиды». Хотя подобные ей группировки еще долго будут сохранять влияние в мусульманских странах, но вряд ли они смогут захватить власть вооруженным путем или через демократические процедуры. Более реальным представляется конфликт внутри ислама – между радикальными группировками и находящимися у власти умеренными деятелями.

Мировое сообщество уделяет много внимания проблеме распространения оружия массового уничтожения. Американский аналитик Т. Барнетт видит основную угрозу в тех, кто стремится обладать военными технологиями будущего[50]. В связи с этим он полностью оправдывает войну США против Ирака и предсказывает неизбежные новые столкновения с авторитарными режимами, имеющими военно-технологические амбиции.

Американский исследователь Дж. Хож, полагает, что источником конфликта может оказаться «глобальное перемещение власти» от Запада к Востоку. Восходящие азиатские страны являются националистическими, помнят об исторических несправедливостях и хотят занять достойное место под солнцем. Конфликты вокруг Тайваня, Кореи и Кашмира могут превратиться в полномасштабные войны, по сравнению с которыми нынешние боевые действия на Ближнем Востоке покажутся заурядными полицейскими операциями[51].

На фоне потенциала подобных вызовов нагляднее представляется слабость существующих механизмов глобального управления (любопытно, что автор приводит в качестве явного несоответствия подобного типа механизм «восьмерки»).

Аргументацию коллеги дополняет Т. Барнетт, указывая, что экономика оказывается в международных отношениях важнее политики, а развитие технологии опережает возможности применения ее достижений в целях обеспечения безопасности. Международное сообщество не может своевременно выработать нужные правила для обеспечения стабильности развития[52]. В итоге вероятнее становится конфликт между теми, кто хочет сделать мир еще более взаимосвязанным, и теми, кто хочет изолировать часть человечества от глобализации. Часть земного шара, которая не имеет возможностей пользоваться ее благами, Т. Барнетт назвал «озоновой дырой глобализации» и «неинтегрирующимся провалом» (non-integrating gap). С этой стороны, как полагает автор, и следует ожидать прироста потенциала международной конфликтности.

 Улучшенные коммуникационные технологии, быстрое движение капитала и дерегулированность западных экономик создали необходимые условия для коалиций между местными военно-полевыми командирами, частным бизнесом, посредниками и возникающими частными военно-охранными компаниями, которые делают деньги на возможности эксплуатировать природные ресурсы при отсутствии должного государственного контроля.

При этом военные экономики не самодостаточны: враждующие стороны, как правило, зависят от внешней помощи. Транснациональные сети распространяются как на закрытые авторитарные режимы, так и на демократические страны. Разница лишь в том, что в первом случае они включают в себя нерегулярные вооруженные группировки, их вождей и отчасти представителей государственного аппарата.

Целью новых войн может быть не военная победа, а политическая мобилизация. Только если прежде людей мобилизовали для участия в регулярной армии, сейчас – для вовлечения в сети экстремизма. Такие войны сложно предупреждать методом классического сдерживания-устрашения и их сложнее заканчивать. В современных условиях факторами эскалации войн могут выступать потоки беженцев и насильственно перемещенных лиц, операции криминальных структур и экстремистских организаций. В конфликтных регионах даже возникает собственная «культура насилия»: детей со школьной скамьи приучают к мысли о том, что убить врага – это богоугодное дело. Целью новых войн может быть не достижение победы, а продолжение военных действий.

В современных условиях увеличилась уязвимость мирного населения, которое зачастую намеренно превращают в мишени. Заметно стремление к насильственному перемещению гражданских лиц и этническим чисткам. Неотъемлемыми чертами современных конфликтов становятся и использование детей-комбатантов. В ходе конфликтов 1990-х годов в Сомали, Либерии, Руанде реальных боевых действий между враждующими сторонами фактически не происходило. Вместо них имели место по сути дела систематические убийства и террор против мирного населения.

Рассчитанные силовые воздействия специально на гражданское население стали составной частью стратегии ведения войн. Силы НАТО намеренно разрушали гражданские объекты в Белграде в 1999 году, чтобы спровоцировать недовольство горожан против правительства президента Югославии С. Милошевича.

Осенью 2004 г. вооруженные силы Израиля сознательно проводили карательную операцию против палестинцев в районе Газы таким образом, что в ее ходе было убито 110 гражданских лиц (в том числе детей) и разрушено 80 домов (операция проходила под названием «Дни покаяния»). Цель проведенной операции – настроить местное население против боевиков группировки «Хамас», укрывавшихся в том районе. Сходным образом вели себя американские военные в 2003-2004 годах в Ираке, где бомбардировки и сухопутные удары по гражданским объектам должны были возбудить жителей городов Самарры и Эль-Фаллуджи против руководителей местного восстания во главе с Аль-Заркауи.

Гражданские потери в войнах XXI века в среднем составляют 80-90% общей численности человеческих жертв – при том, что в ходе Второй мировой войны они были на уровне 50%, а в начале прошлого века – не превышали 20%.

Правда, эти показатели не дают полного представления о динамике соотношений потерь среди военных и гражданского населения. Скажем, во время Первой мировой войны основные потери Оттоманской империи приходились на долю военнослужащих, но среди них было огромное количество этнических армян, служивших в турецкой армии и убитых по приказанию самих османских властей.

Перемены, произошедшие в природе и характере конфликта, привели как к военно-стратегическим, так и к военно-техническим изменениям в ведении боевых действий.

В специфических условиях боя (в городах, горах, джунглях), когда основным оружием является легкое стрелковое вооружение, минометы и мины, даже небольшие, плохо обученные военизированные группировки могут иметь преимущества над лучше обученными, экипированными и вооруженными регулярными формированиями, если последние не имеют возможности реализовать свое превосходство в вооружениях и технике.

Основной стратегией более слабого противника в таких условиях могут быть политическое и/или экономическое истощение противника, а тактикой – частая передислокация сил и нанесение неожиданных ударовhttp://www.intertrends.ru/seven/005.htm - note69#note69.

Хотя в XXI веке конфликт приобретает ряд новых черт, его сущностные характеристики во многом остаются устойчивыми. Трансформация международной системы определяет при этом естественное изменение особенностей вооруженных столкновений нового поколения.

Внутригосударственные и асимметричные конфликты занимают сегодня в международной политике более видное место, чем-то, что было характерно для ХХ века и более ранних исторических периодов. Гораздо заметнее проявляет себя международная конфликтность, имеющая религиозно-этническую, экономическую и экологическую природу.

Экономически развитая и военно-политически более могущественная часть мирового сообщества стремится взять на себя существенную долю бремени конфликтного урегулирования. Но одновременно «развитые субъекты» в ряде случаев порождают этим новые противоречия. Природа современного конфликта во многом определяется факторами военно-технологических и информационных новаций, которые создают новые возможности для преодоления конфликтности, но одновременно и повышают в ряде случаев риски для стран-участниц конфликта.

С учетом роли США в международной политике, ключевую роль в формировании «облика» современного конфликта будет играть фактор американской внешнеполитической и военной бюрократии – ее восприимчивости к тем или иным конфликтогенным характеристикам мирового развития, а также представлений Вашингтона об оптимальных путях предотвращения новых и снижения интенсивности имеющихся международных конфликтов.

2.2 Современный международный конфликт: проблемы управления

Лет десять назад, в период завершения «холодной войны», горизонты международного сотрудничества казались безоблачными. Главное на тот момент международное противоречие - между коммунизмом и либерализмом – уходило в прошлое, правительства и народы устали от бремени вооружений. Казалось, ничто в тот момент не оправдывало и не выглядело как оправдание войны. Если не «вечный мир», то, по крайней мере, длительный период затишья на тех участках международных отношений, где все еще оставались нерешенные конфликты, не выглядел слишком уж большой фантазией.

Это позволяло несколько по иному взглянуть на перспективу развития международных отношений в XXI веке. Грозный и кровавый XX век, от которого лучшие умы века предыдущего ожидали торжества разума и доброй воли, приучил к осторожности: не зарекаться и не ожидать быстрого торжества мира и справедливости. До тех пор, пока национальные государства остаются основными структурными элементами международной системы, а сами эти государства сильно и резко отличаются друг от друга, ожидать, что наступит период межгосударственного братства, было бы преждевременно. Но вот опыт XX века, его разрушительных мировых войн в сочетании с прогрессом технологии, объединяющей все человечество в некую единую систему, мог бы предопределить длительную фазу, когда политические решения спорных проблем станут и этически приемлемыми и политически выгодными. Сопоставление решения проблемы с помощью оружия и его цены в XX веке продемонстрировало с предельной ясностью выгодность мирных политических решений и разрушительность решений военных.

Большим вопросом остается, случилось ли это потому, что соотношение между средствами нападения и средствами защиты в связи с развитием оружия массового поражения решительно изменилось в пользу нападения, или же потому, что произошел какой-то серьезный сдвиг в этическом поведении человека? Само собой разумеется, на политическое мышление сильный отпечаток наложил военно-технический фактор: появилась необходимость избегать массированных ударов по «ценностям» (городам, промышленным объектам, в целом по населению) и, следовательно, сформировался первый и весьма важный взаимный интерес конфликтующих сторон.

Но и этика видимо была не последней в этой эволюции: не просто жалость к невинным жертвам конфликтов обуяла политиков и широкую публику. Излишне большие жертвы в связи с ростом разрушительности вооружений становились контр продуктивными, невыгодными. Следовательно, можно было представить дело так, будто в мышлении человечества произошел крупный этический сдвиг. Кроме того, свое слово сказала и взаимозависимость, начавшая играть все большую роль не только и не столько в отношениях между партнерами и союзниками, но и в отношениях между противниками. Так, советский продовольственный баланс не сходился без поставок продовольствия из стран Запада; энергетический баланс в странах Запада (по приемлемым ценам) не сходился без поставок энергоресурсов из СССР, а советский бюджет не мог состояться без нефтедолларов.

Таким образом, целая совокупность соображений, причем и гуманитарного и прагматического характера, предопределила разделяемый главными участниками международных отношений – великими державами, ООН, региональными группировками – вывод о желательности мирного политического урегулирования конфликтов, а также управления ими.

До нынешнего времени среди специалистов-конфликтологов в России и за рубежом не сложился единый подход к базовым понятиям конфликтологии.

В работах на эту тему сплошь и рядом используются, и часто в виде взаимозаменяемых, понятия «контроль над конфликтами», «урегулирование конфликтов», «предотвращение конфликтов», «ограничение конфликтов» и др.

Как правило, это связано с двумя обстоятельствами: во-первых, с действительно глубоким интересом к проблеме, который проявили специалисты-международники еще во времена «холодной войны» (Т. Шеллинг, А. Раппопорт, Д. Зингер, Б. Рассет и др.), а, во вторых, с тем фактом, что огромное число имеющихся или бывших в прошлом международных конфликтов в силу разных причин не укладываются пока еще в единую схему управления.

Сама идея «управления конфликтами» не столь уж древняя. В предыдущей истории Европы время от времени возникали идеи контроля над конфликтами, когда складывался какой-то определенный режим международных отношений: созданный Венским конгрессом 1815 года «европейский концерт», призванная к жизни Версальской конференцией 1919 года Лига Наций; наконец, учрежденная в 1945 году Организация Объединенных Наций.

Но эти попытки ограничить конфликтность, поставить ее под контроль, как правило, наталкивались на понятие «суверенитета наций», в том числе и их право на «самооборону» (именно так именовалось право принимать решения об использовании военной силы), и, как итог, стремление управлять конфликтами, держать их под контролем, хотя бы ради избежания нежелательной эскалации, заканчивалось неудачей. Все равно конфликты весьма часто доходили до уровня разрушительных военных столкновений, неся радости и почет военным и связанным с ними группировкам, беды и несчастья всем остальным.

Идеи управления конфликтами вновь возникли, как часть международных отношений и стратегии ведущих государств, в годы «холодной войны», когда появилась некая внутренняя связь между локальными или региональными конфликтами и ходом противоборства двух сверхдержав на мировой арене. Уже со времен войны в Корее (1950-1953) стало ясно, что региональные конфликты в условиях соревнования двух мировых систем могут с поразительной легкостью перерастать свои начальные рамки и выливаться в более обширные столкновения. Это уже тогда поставило в повестку дня великих держав, ответственных за поддержание международного мира, вопрос об управлении, хотя бы частичном, конфликтными ситуациями. Так были решены проблемы, если не управления, то хотя бы прекращения конфликтов в Корее (1953), Индокитае (1954), Лаосе (1962)[53].

Но все же в условиях «холодной войны» в сфере управления конфликтами доминировал подход, сформулированный Т. Шеллингом: «мы все, в конце концов, участники конфликта, и наш интерес состоит в том, чтобы его выиграть»[54].

Поэтому очень часто под термином «управление конфликтом» подразумевалось стремление не столько держать конфликт в каких-то приемлемых рамках, сколько встроить любой конфликт – локальный, региональный, глобальный – в определенную схему взаимодействия с противоположной стороной и использовать эту схему в качестве стратегии давления на нее то ли с помощью угрозы эскалации конфликта до неприемлемых степеней (ядерный удар), то ли за счет географического перенесения противоборства в те регионы, где у другой стороны была более высокая степень уязвимости (Карибский кризис), то ли с помощью сочетания того и другого (концепция «двух с половиной войн»).

Этот подход просуществовал до того времени, когда у СССР появились надежные средства доставки ядерного оружия до американской территории и в отношениях между ядерными державами возникла ситуация взаимного гарантированного сдерживания (или, согласно другим определениям, уничтожения – ВГУ).

На этом этапе (поскольку обе стороны не хотели доводить конфликт до крайней степени в силу ее неприемлемой разрушительности) концепция «управления конфликтом» претерпела очередную модификацию и стала больше ориентироваться на создание механизмов, во-первых, предотвращения несанкционированного, случайного возникновения ядерного конфликта («горячая линия» между Москвой и Вашингтоном, договоренности относительно исключения рисков технического или психологического характера), а, во-вторых, ограничения и ликвидации «дестабилизирующих» систем вооружений, которые могли бы спровоцировать какую-либо из сторон пойти на крайние меры в кризисе.

Развитие этого, второго направления и породило все соглашения между СССР и США относительно ограничения и сокращения стратегических вооружений. С помощью этих мер странам удалось добиться создания прочного барьера на пути возможной эскалации конфликта от обычных, приемлемых стадий (локальная война, региональное столкновение) до крайних и неприемлемых. Но это состояние еще трудно было назвать «управлением конфликтом» в полном смысле этого слова, потому что еще оставалась сфера доядерных конфликтов, где обе стороны продолжали стремиться набирать очки либо за счет поддержки союзников, либо за счет собственных военных операций.

В этих условиях отношения между сверхдержавами начинали раздваиваться на те, где соблюдались какие-то правила и действовала система «управления» (отношения в стратегической сфере), и те, где никакого управления не было (кроме разве что перехода к ядерному столкновению), а происходила лихорадочная борьба за влияние в отдельных районах мира. Временами обе сферы пересекались (Афганистан), и состояние всеобщего конфликта становилось менее управляемым.

Вывод, с точки зрения поддержания международной стабильности, напрашивался сам собой: необходимо было ввести какие-то правила взаимодействия в региональных конфликтах, несмотря на сильное противодействие со стороны военных и связанных с ними кругов внутри соперничающих держав и их клиентов – вовне.

Теоретический выход из этой ситуации предложил Р. Аксельрод. Он достаточно доходчиво объяснил различия между существовавшей на тот момент теорией конфликта и реальной практикой. Созданная им теория конфликта ориентировалась на разовое столкновение – ядерную войну. Поэтому и стратегия в конфликте по существу состояла в том, чтобы обеспечить участнику оптимальные условия для нанесения первого (обезоруживающего или смертельного) удара по противнику[55].

Аксельрод обратил внимание на то, что идея одного, «окончательного» удара себя исчерпала с появлением ВГУ, и обе стороны в конфликте – СССР и США – от нее отказались. Наоборот, обе были в равной степени заинтересованы в избежании ядерного конфликта. Соперничество между ними сместилось на нижние, доядерные этажи и распалось на десятки более мелких конфликтов, в которых они постоянно взаимодействовали, выигрывая в одних случаях и проигрывая – в других. И в этом случае ставка на один, решающий удар перестала представлять собой убедительное средство давления на противника. Переходя от одного доядерного конфликта к другому, обе стороны примерно одинаково выигрывали и проигрывали; в одном случае могла торжествовать одна сторона (поражение США во Вьетнаме), в другом – другая (поражение СССР в Афганистане). Поэтому наиболее выгодной стратегией для обеих сторон становилась стратегия сотрудничества, при которой проигрыши обеих минимизировались (отсутствие поражения в конфликте – уже плюс), а выигрыши, наоборот, максимизировать.

Р. Аксельрод объяснил то, что происходило на практике во второй половине 1980-х годов. Наученные горьким опытом поражений в локальных и региональных конфликтах, ощутившие на себе ответственность за состояние баланса стратегических вооружений, обе сверхдержавы начали постепенное сближение в области управления конфликтами. Там, где это оказалось возможным, они сотрудничали в прекращении войны (Афганистан); там, где это позволяли обстоятельства, они способствовали прекращению конфликтов (Никарагуа, Южная Африка, Иран-Ирак). В целом и обстановка, и дух сотрудничества оказались столь подходящими, что они помогали друг другу даже в осуществлении силовых акций против зачинщиков конфликтов (война в Персидском заливе в 1991 году).

Таким образом, на рубеже 1980-х – 1990-х годов сложился достаточно удачный и приемлемый механизм и концепция «управления конфликтами». На верхнем, стратегическом уровне взаимоотношений между ведущими державами было достигнуто практически полное взаимопонимание в области избежания взаимного конфликта и поощрения его трансформации в сторону понижения военного противостояния. На нижних, доядерных уровнях был достигнут консенсус в области деидеологизации отношения к существующим конфликтам, их ликвидации и предотвращения. Было также достигнуто ограниченное сотрудничество в области силового контроля над конфликтом в Персидском заливе на базе укрепления международного права и действий США «по доверенности» от имени мирового сообщества. Можно было ставить задачу построения «нового мирового порядка», в котором управление конфликтами стало бы неотъемлемой частью.

Основанная на успехе завершения «холодной войны», концепция «управления конфликтами» получила еще большее распространение в 1990-е годы. Казалось, что если уж такой сложный и многогранный конфликт, как «холодная война», в котором сочетались идеологические, геополитические, военно-технические и иные компоненты, стало возможным преодолеть, то все другие конфликты как неизмеримо более простые, менее опасные и локализованные, тем более могли бы быть урегулированы. Этот совсем небезосновательный энтузиазм стал частью политики ООН (в частности его разделили оба последних Генеральных секретаря ООН – Б. Бутрос Гали и Кофи Аннан), вошел в число приоритетов «восьмерки», стал одной из задач НАТО, Европейской политики в области безопасности и даже общей задачей России и НАТО (соглашение о «двадцатке» в мае 2002 года).

Конечно, при этом произошла определенная модификация понятия «управления конфликтом». Если в усилиях по завершению «холодной войны» участвовали сами же противоборствующие стороны, они сами определяли для себя задачи и возможности урегулирования, создавали правила поведения, решали проблемы и занимались их верификацией (инспекции и проверки выполнения соглашений), то в управлении другими конфликтами должны были действовать иные правила. Мировое сообщество и от его имени члены Совета Безопасности ООН брали на себя функцию постановки задач урегулирования, ее реализации и исполнения проверки. Разумеется, все это должно было организовываться в рамках существующих норм и под большим давлением извне.

Так состоялось урегулирование не только тех конфликтов, где были достаточно однозначными остатки «холодной войны», но и столь «деликатных» ситуаций, как война в Кампучии, конфликты в Восточном Тиморе и на Гаити, этнические столкновения в некоторых странах Африки.

Но при этом, во-первых, определенные конфликты так и не «поддались» управлению, несмотря на предпринятые акции (Сомали), а, во-вторых, появились новые конфликты, связанные с международной террористической деятельностью, к чему ни великие державы, ни ООН оказались неподготовленными.

Иными словами, тип и характер общей международной ситуации в 1990 годы, как оказалось, не способствовал формированию и укреплению неспешного, раздумчивого подхода к проблемам управления конфликтами. Сверхдержавная убежденность в том, что «великие» могут проконтролировать практически все конфликты, независимо от их происхождения, потерпела явное поражение в таких регионах, как Ближний Восток, Африка, Афганистан, Южная Азия, Корейский полуостров.

Разумеется, здесь трудно упрекать, кого бы то ни было за поспешность выводов или ошибочность избранного подхода. Трудно было и точно определить, насколько сильно те или иные конфликтные ситуации были поражены вирусом «холодной войны» и насколько большую роль она сыграла в их эволюции.

На этапе «холодной войны» большинство специалистов и в США и в СССР были убеждены, что конфликты того времени были, прежде всего, порождены «холодной войной». Например, конфликты в Корее или во Вьетнаме. Отсюда делался вывод о том, что достаточно покончить с «холодной войной», и проблема контроля над конфликтами, их урегулированием будет решена чуть ли не автоматически.

Во внимание, за редким исключением, не принимался ни тот факт, что даже в условиях «холодной войны» все же существовали какие-то свои, специфические факторы возникновения и развития конфликтов, ни то, что даже когда конфликты были точно порождением «холодной войны», они обретали свою собственную жизнь и часто продолжали жить уже по своим эндемическим законам и сценариям.

Положение с конфликтами, с их живучестью стало одним из первых разочарований периода после окончания «холодной войны». Впоследствии к этим разочарованиям добавились еще трудности в российско-американских отношениях, распространение ядерного оружия, всплеск милитаризма и шовинизма в США и многие другие явления.

Но конфликты – и региональные, и локальные – все же занимали видное место в этом списке разочарований и неудач так называемого «постконфронтационного» периода.

В этой связи появилась задача переоценки знаний об источниках конфликтов в современную эпоху и закономерностях их развития. Прежде всего, потребовалось пересмотреть всю «европоцентристскую» модель международных отношений и закономерностей соперничества, поскольку географически мир конфликтов разделился: на «спокойную» часть и «конфликтующую» часть, бывший третий мир.

Пришлось вспомнить, что та модель конфликтности, которая в течение многих лет считалась классической, по сути дела была рождена в определенный период истории, в котором европейские конфликты и по значению и по разрушительности затмили все остальные и стали считаться «основополагающими» для всей международной системы.

Это произошло уже в период войны за Испанское наследство (1701-1714), которая вынесла традиционное европейское соперничество династий далеко за пределы континента и затронула судьбы стран колониальной или полуколониальной периферии.

С тех пор появилась тенденция рассматривать «европоцентристские» конфликты как основную и главную сферу противоречий на мировой арене, определяющую по существу всю конфликтность. Оказалось, что это далеко не так: завершение «холодной войны», как конфликта в основном внутри «европоцентристского» мира, не претворилось автоматически в новое качество отношений за его пределами. Там по-прежнему продолжали доминировать иные мотивации и предпочтения, там конфликтность как тип отношений, свойственный «азиатскому способу производства», продолжала оставаться нормой, там мало что изменилось на уровне межличностных, межплеменных, межродовых и даже межстрановых отношений.

По-новому стали выглядеть и конфликты между развитыми и слаборазвитыми, богатыми и бедными. То, что при «холодной войне» выглядело как борьба против колониализма и неоколониализма, в «постконфронтационных» условиях уже обретало черты межцивилизацион-ных противоречий и конфликтов, на что тут же обратил внимание С. Хантингтон[56].

В целом, конфликтность в международных отношениях в новых условиях отнюдь не убавилась, хотя она приобрела менее драматический характер из-за урегулирования противоборства между ядерными державами и стала иметь более «спокойный», «обычный характер».

В целом, говоря о структуре конфликтности в международных отношениях XXI века, целесообразно выделить три группы столкновений. Первая – верхний этаж структуры, конфликты между развитыми странами. На современном этапе они практически отсутствуют, потому что действуют инерция, стереотипы и механизмы периода «холодной войны»; группу возглавляет ведущая сверхдержава – США, и вряд ли возможен какой-либо конфликт между нею и любой иной развитой страной. Даже в тех случаях, где имеется экономическая подоплека конфликта (американо-японские экономические противоречия), сила воздействия политических и военно-стратегических факторов настолько велика, что о каком-либо «межимпериалистическом» (согласно марксистско-ленинской терминологии) столкновении даже не приходится говорить.

На нижнем этаже этой системы, там, где находятся беднейшие и наименее стабильные страны, конфликтность остается весьма высокой: Африка, бедные страны Азии (Шри-Ланка, Бангладеш, Афганистан, страны Индокитая). Но эта конфликтность, несмотря на обилие видов, мало кого пугает.

К жертвам в этих случаях мировая общественность привыкла, они ее не мобилизируют (или почти не мобилизируют) на борьбу за предотвращение конфликтов, а ситуация разрешается за счет комбинации вмешательства ООН или бывших колониальных метрополий (Франция) и эмиграции наиболее активной части населения из этих регионов в более процветающие страны – прежде всего в США и Западную Европу.

Самой сложной частью структуры остается середина – страны, расположенные между «низом» и «верхом». Это – страны так называемого переходного пояса, промежуточной зоны.

Как правило, к их числу относятся государства бывшего социалистического содружества и ряд стран бывшей колониальной периферии, которые под влиянием образцов развития, представленных на Западе, начали движение в направлении высокоразвитых стран с развитой демократией и рыночной экономикой, но в силу целого ряда внутренних и внешних причин так и не доросли до своего идеала.

Они «застряли» в своем движении где-то на средних этажах и из-за этого испытывают особые сложности: внутри этих обществ идет борьба сил разной ориентации, в отношениях с бывшими собратьями по уровню развития, которые остались топтаться на месте, образуются конфликты; сердечное согласие также не получается и с высокоразвитыми странами, не соглашающимися принять их в нынешнем виде в свое сообщество. Возможно, именно здесь и сосредоточен эпицентр того, что некоторые называют «конфликтом цивилизаций», поскольку здесь остается Китай, Иран, арабские страны, крупные страны Южной Америки.

В целом ситуация с конфликтностью в международных отношениях начинает выглядеть как значительное ухудшение по сравнению с периодом «холодной войны».

Более не действуют прежние ограничения, навязанные опасениями по поводу ядерного конфликта; уровень противоречий не снижается, борьба за место под солнцем продолжается. Мало того, с распространением ядерного оружия перспектива ядерного конфликта, например, между Индией и Пакистаном, не выглядит совсем уж нереальной.

Ядерное оружие пришло на Ближний Восток (Израиль), Корейский полуостров. Создается впечатление, будто ожидания десятилетней давности в области управления конфликтами оказались построенными на песке, и общая ситуация значительно регрессировала по сравнению с периодом «холодной войны».

Существует прогноз глобального развития, подготовленный Советом по разведке США, состоящим при Совете национальной безопасности и включающим представителей разведывательного сообщества, делового мира, ученых. Этот прогноз готовится раз в пять лет и охватывает период до 15 лет. Последний прогноз, подготовленный в 2000 году, называется «Глобальные тенденции – 2015»[57].

Авторы прогноза выделили семь движущих факторов («драйверов»), которые, по их мнению, воздействуют в наибольшей степени на формирование мировой ситуации на нынешнем этапе.

Среди них:

 – демографические перемены, состоящие в основном в том, что к 2015 году население мира возрастет еще на один миллиард человек, и это в одних странах будет содействовать росту стабильности (там, где экономика на подъеме), а в других – наоборот, будет раскачивать ситуацию и порождать конфликты (из-за плохого состояния экономики и ограниченности ресурсов);

− состояние природных ресурсов и природной среды – прежде всего производство продовольствия и наличие питьевой воды. Причем, если есть обоснованные надежды на то, что объем производства продовольствия будет отвечать растущим нуждам населения земли, то проблема его распределения остается нерешенной и по-прежнему острой;

− научно-техническое развитие, на острие которого будут по-прежнему находиться информационные технологии, способные и дальше изменять цикл производства и распределения в масштабах, сопоставимых с масштабами воздействия индустриальной революции;

− глобальная экономика и последующая глобализация мирового производства и мирового рынка, имеющие возможность привести к несоизмеримо более высокому уровню взаимозависимости, при которой значительно возрастает как угроза всеобщей дестабилизации из-за какого-то отдельного участника системы, так и шансы на всеобщую стабилизацию под влиянием более развитых стабильных стран;

− управленческие структуры в рамках отдельных стран и в более широких масштабах, при которых сохраняется роль национальных правительств, несмотря на то, что их функции в области управления потоками информации, передачи технологии, борьбы против распространения заболеваний, контроля над миграцией населения сокращаются;

− будущие конфликты, среди которых для США, как полагают авторы доклада, будут особенно важны порождаемые тремя типами причин:

1) стремлением использовать уязвимые места той или иной страны, включая США, для ослабления ее международных позиций в случае участия в асимметричном конфликте (например, с проявлениями терроризма);

2) сохранением угрозы конфликта с применением оружия массового уничтожения (она может исходить, как говорится в докладе, от России, Китая или «государств-изгоев»);

3) региональными противоречиями;

− роль США, которая останется несопоставимой с ролью ни одной другой страны мира в области экономики, технологии, военных возможностей и дипломатического влияния.

Понятно, что американские эксперты не могли не закончить доклад вопросом о роли США. Но только частично это можно объяснить наличием естественного интереса к тому, каким образом Америка может и должна взаимодействовать с факторами, создавшими «новую мировую ситуацию».

В неизмеримо большей степени это объясняется тем фактом, что Соединенные Штаты на деле сыграли и продолжают играть определенную роль в развитии мира на период до 2015 года (как это произошло уже в 1990-е годы), и поэтому надо установить как возможности дальнейшего воздействия со стороны США на мировую ситуацию, так и степень их ответственности за то, что там происходит и еще может произойти. Если же вернуться к анализу состояния конфликтности, то из прогноза американских специалистов можно выделить несколько весьма важных моментов.

Во-первых, проблема накопления и распределения ресурсов. Как это видно из фактических материалов, основная часть ресурсов необходимая для воспроизводства населения и экономики бедных стран, производится в развитых странах и ими же распределяется: иногда до пределов внешних границ других государств, иногда – и внутри них, если в этих странах действуют крупные зарубежные корпорации. Этот фактор способен создать конфликтные ситуации как в отношениях между производителями ресурсов и их потребителями на международной арене, так и в отношениях между зарубежными производителями и потребителями внутри отдельных стран.

Борьба будет идти за право контролировать процесс распределения ресурсов – в нем находится ключ к политическому господству и влиянию.

Во-вторых, потенциальными конфликтами грозит и состояние природной среды, ее эксплуатация и перспективы ее сохранения.

Причем здесь нет одного прямолинейного источника образования конфликта: он может возникнуть как из-за загрязнения окружающей среды каким-либо производителем материальных ресурсов (например, выход США из Киотского протокола), так и из-за стремления государства, обладающего невозобновляемым ресурсом, строить свою стратегию развития на его эксплуатации (вырубка дождевых лесов, джунглей, играющих первостепенную роль в поглощении углекислого газа и восстановлении кислорода в земной атмосфере).

В-третьих, усиливается асимметрия в контроле над научно-техническим потенциалом и его плодами (компьютеры, телекоммуникации, космическая технология, производство электроэнергии и т.п.), ведущая не столько к росту взаимозависимости (она останется элементом развития международной системы, но в основном в области отношений производителя-потребителя), сколько к появлению прямой зависимости тех, кто приучен к пользованию плодами НТР, но и не может их производить сам.

И, наконец, два взаимосвязанных явления: растущая взаимозависимость всей системы и сохранение «узурпации» принятия решений национальными правительствами в то время как их реальная роль в производстве и распределении ресурсов уменьшается. Из этого возникает проблема адекватности национальных правительств или систем власти, их способности отвечать требованиям и особенностям современного этапа в развитии всей международной системы, их шансов на стабильное существование в ее рамках (концепция «стран-изгоев» или «оси зла»).

Вырисовывается следующая картина. Сложившаяся современная международная система представляет собой по идее целостную величину, в которой есть безусловные различия цивилизационного или материального характера, не имеющие антагонистического характера, если не считать отдельных, неопасных «возмутителей спокойствия» (хотя бы ту же «ось зла»). Но эта система может перестать быть взаимозависимой, если не решить проблему «национального суверенитета», больше ценимую местными элитами и системами власти, чем обществами, и не лишить этот суверенитет права на «самооборону», то есть права на применение вооруженной силы для защиты того, что называется – правильно или неправильно – «национальными интересами». Тогда и вопрос управления конфликтами станет сразу же более решаемым.

Так ставится вопрос в США и некоторых союзных им странах. В большинстве других государств, поскольку речь идет о сохранении власти местных правительств, часто либо вовсе не имеющих легитимности (новые и старые диктатуры), либо имеющих лишь частичную легитимность (там, где власть узурпируется местными элитами, даже несмотря на элементы демократии), эта постановка вопроса вызывает сильнейшую озабоченность и раздражение.

Задача управления конфликтами отнюдь не отошла на второй план в списке приоритетов развитых стран.

Наоборот, в связи с ростом зависимости между устойчивостью (или стационарности) всей системы и событиями в разных ее «этажах», управление конфликтами обретает еще большее значение не только для самосохранения системы (хотя, если иметь в виду фактор распространения ядерного оружия, и эту опасность следует учитывать), но и для ее успешного функционирования, сохранения ее способности к решению проблем.

Поэтому в содержании этой задачи практически не произошло никаких структурных перемен, если не считать двух: постановка самой задачи стала иметь намного более авторитарный, обязательный, нормативный характер (даже с угрозой применения силы против тех, кто ее не разделяет), а решение этой задачи уже определяется не как прерогатива «мирового сообщества», а как «обязанность» одной-единственной сверхдержавы – США.

Здесь, в этой области вырисовывается сочетание нескольких одновременно действующих факторов. С одной стороны, безусловно, правильное стремление использовать отсутствие раскола мира на враждующие группировки для того, чтобы разработать и внедрить механизмы и процедуры разрешения конфликтов до того, как они достигают уровня военных столкновений. В принципе этот подход разделяют все (или почти все) ответственные участники международной системы. Да и существующие документы и решения международных организаций предписывают постановку и реализацию этой задачи.

В течение 1990-х годов, несмотря на выявление тревожных тенденций к обострению конфликтности, определилась концептуальная и практическая структура управления конфликтами. В ней имеется достаточно четкая военная часть, на которую приходится принуждение к миру (или военные действия по подавлению и предотвращению военных столкновений), поддержание мира, разоружение противоборствующих сторон и контроль над поставками им оружия, преследование и наказание военных преступников, лиц, допустивших преступления против человечности. В ней имеются и достаточно развитая невоенная часть, включающая разрешение спорных проблем через международный арбитраж и судопроизводство, администрацию территорий, оккупируемых войсками, действующими по мандату ООН, поставки гуманитарной помощи и ее распределение, действия полицейских сил ООН. Все эти элементы, хотя и в разных сочетаниях, присутствовали в усилиях по управлению конфликтами в Боснии, Косово, Афганистане, Ираке (деятельность ООН до начала военной акции США против Ирака).

Другая сторона проблемы управления конфликтами – это спор вокруг вопроса, чьей прерогативой должна быть политика управления конфликтами. В первой половине 1990-х годов, когда проблема была сформулирована в качестве одной из целей международного сообщества, казалось, что имеется всеобщее согласие относительно ведущей роли ООН в этом процессе. В ходе сложной дипломатической борьбы вызревала идея, что юридической основой этой политики должны быть решения Совета Безопасности ООН, который не только создает схему управления конфликтами, но и определяет, кого и как привлечь к осуществлению этого управления: денежными взносами, участием в военных действиях, поставками транспортных средств, горючего и т.д. На этой позиции и до последнего времени стоят Россия, Франция, Китай, словом все те страны, которые выступали против военной акции США в Ираке.

Но опыт конфликтов в Персидском заливе, на Балканах, в Афганистане и в других регионах, где ООН была предоставлена возможность управлять конфликтами, выявил весьма ограниченную способность этой организации заняться осуществлением этой задачи. Причем дело было не только в высокой степени ее бюрократизации и недостатке политической воли. Сами же ведущие державы ООН, члены Совета Безопасности в свое время не поддержали предложение бывшего советского президента М.С. Горбачева восстановить военные органы ООН, наделить эту организацию своими самостоятельными силами и техникой для осуществлений миротворческих ситуаций, а также для обеспечения работы органов гражданской администрации ООН.

Это способствовало выявлению двух основных претендентов на роль миротворца, обеспечивающего военную сторону политики управления конфликтами, – США и НАТО. На этапе, который разворачивался в основном вокруг конфликта в Сомали (1993) и в Боснии (1995), разночтений между США и их союзниками практически не было. Наоборот, миротворческие операции стали считаться одним из специальных направлений деятельности блока НАТО, и в наивысшей форме это проявилось в период кризиса, вызванного военным нападением НАТО на Сербию из-за событий в Косово (1999).

Позднее, через год-два обнаружились расхождения между союзниками. Европейские страны – члены ЕС также определили свой интерес к управлению конфликтами, фактически сделав это стержнем своей политики в области безопасности, о чем говорили решения Петерсбергской конференции ЕС, на которой определились задачи и направления деятельности союза в этой сфере.

Одновременно в США после прихода к власти администрации Дж. Буша и в связи с нападением террористов 11 сентября 2001 г. на Всемирный торговый центр и Пентагон начал быстро формироваться свой подход к управлению конфликтами, основанный на активном и даже упреждающем применении военной силы самими США. Вначале эта политика в целом прошла проверку в Афганистане зимой 2001-2002 годов, а затем уже была сформирована в качестве доктрины в период войны в Ираке зимой 2002-2003 годов. Параллельно США использовали и европейский подход к управлению конфликтами для создания «комитета 20», который объединил страны НАТО и Россию.

Таким образом, в сфере управления международными конфликтами образуется весьма сложное и противоречивое положение.

Во-первых, имеется практически полное единогласие относительно постановки задачи управления конфликтами, а также концептуальной схемы ее осуществления: принуждение к миру, миротворчество, разоружение противостоящих сторон, разрешение споров с помощью посредников, наказание тех, кто предпочитает военные решения, а также более обширная совокупность проблем, связанная с контролем над вооружениями, помощью развитию, контролем над незаконном оборотом оружия, наркотиков и иммиграцией.

Во-вторых, практически определен круг тех ситуаций, где «международное сообщество» было бы заинтересовано в применении теории и практики управления конфликтами, хотя после появления концепции «оси зла» и здесь назревает дипломатический конфликт между США и ООН не меньшей тяжести, чем был конфликт по поводу Ирака. Вряд ли ведущие страны антиамериканской оппозиции в иракском кризисе будут склонны изменить свою позицию по Ирану, Северной Корее, Сирии. Но самое главное противоречие, которое осложняет всю сферу управления конфликтами, это – роль главного исполнителя. В силу разных причин никакая ООН не сможет выполнить эту роль, поскольку она требует иной концентрации ресурсов, наличия политической воли, невозможной в условиях полицентристской системы принятия решений; наконец, она требует известного энтузиазма, очень часто вытекающего из приверженности определенному политическому курсу. И все это имеется у США, во всяком случае, до тех пор, пока расчеты на успех в этой области входят в планирование президентом Дж. Бушем своей предвыборной кампании на 2004 год.

Но именно здесь и возникает одно из самых невероятных и маловразумительных противоречий сегодняшней мировой политики: группа держав, включающая достаточно влиятельных участников международной системы (Россия, Китай, Франция, Германия), в силу разных причин не хочет доверить Соединенным Штатам функцию контроля над конфликтами, считая, что это и без того увеличит международные активы США им во вред.

На весах находятся: с одной стороны, возможности стабилизации обстановки в тех регионах, где она осталась конфликтной после завершения «холодной войны»; а с другой - опасения, что эта стабилизация принесет выгоду только одной державе (хотя потенциально от этого могут выиграть все), и этого уже достаточно, чтобы поставить под сомнение успешность всей идеи управления конфликтами.

По всей вероятности, до тех пор, пока мир разделен национальными границами на отдельные государства, ни одно из них не получит добровольно мандат от других на управление конфликтами по своему усмотрению. Но и создать адекватный международный механизм, как на это надеются многие, также вряд ли удастся. Управление конфликтами -очень сложная область деятельности, которая требует наличия только очень четко действующего и облеченного соответствующими полномочиями механизма. Сейчас в мире его нет. Это не означает, однако, что сама идея управления конфликтами зашла в тупик, из которого нет выхода. Надо, видимо, признать, что существующая международная система в ее нынешнем виде (национальные государства, иные международные организации) достигает, и, может быть, уже достигла пределов своих возможностей в этой сфере.

Сумеет ли она осуществить переход к новым, более совершенным формам и институтам, например, к мировому правительству, с тем, чтобы добиться успеха в этой области. Это – очень сложный вопрос, на который ни у кого нет ответа.

2.3 Конфликты в СНГ и политика России

Из всего разнообразия конфликтов, произошедших или продолжающихся на геополитическом пространстве новых независимых государств с прямым или косвенным участием России, понятия международной миротворческой деятельности могут быть приложимы к усилиям по урегулированию конфликтов в Таджикистане, Грузии/Южной Осетии, Грузии/Абхазии, Азербайджане/Нагорном Карабахе, Молдове/Приднестровье[58].

При этом международная миротворческая операция в Нагорном Карабахе развернута так и не была: это пример неудачной попытки организации региональной миротворческой операции под эгидой СБСЕ/ОБСЕ, согласовавшей в 1993 году мандат на проведение такой операции.

Две относительно удачные операции, которые в наибольшей мере решили поставленные перед ними задачи – а именно в Южной Осетии и Приднестровье – имеют наибольшие проблемы с международным признанием их политико-правового статуса. По обеим операциям отсутствуют мандаты не только ООН, но и региональных организаций (ОБСЕ и СНГ).

Легитимное вмешательство России в конфликты в Грузии /Южной Осетии Молдове/Приднестровье, осуществленное в соответствии с международными соглашениями, может претендовать на статус миротворческой операции в той мере, в какой политико-дипломатические и военные действия российской стороны являются действиями нейтральной «третьей силы», равноудаленной от сторон конфликта.

В международно-правовом плане применимости понятия МТО к операциям в Южной Осетии и Приднестровье на начальном этапе способствовало участие в соглашении о приглашении российских воинских контингентов всех конфликтующих сторон (подписание соглашения с Россией не только правительством Грузии, но и политическим руководством Южной Осетии и, аналогично, не только Президентом Молдовы, но и политическим руководством Приднестровья).

Однако в настоящее время следует взвесить, не является ли политически более целесообразным отказ от трактовки этих двух конкретных операций как миротворческих (каковыми они все равно не признаются в масштабах международного сообщества) и применение к ним статуса легитимного вмешательства по соглашению с правительством другого государства для оказания помощи в борьбе с сепаратизмом и нелигитимными политическими и военными образованиями на его территории.

В то же время целесообразно осмысление операции 1992 года по разъединения враждующих сторон в ходе ингушско-осетинского конфликта как уникального примера удачной внутренней миротворческой операции, выполненной силами и с применением тактики действий внутренних войск[59].

По военно-тактическим (разъединение, разоружение, контроль миграции) и организационным характеристикам эта операция соответствует основным параметрам миротворческой деятельности по «разниманию» конфликтующих сторон, прекращению этнически-мотивированного насилия.

Операции в Таджикистане и Грузии/Абхазии являются по статусу полноценными региональными миротворческими операциями СНГ. Обе осуществляются на основании коллективного решения глав государств СНГ, имеют мандат СНГ (который при этом неоднократно обновлялся и уточнялся), общее военное руководство ими осуществляется через международный орган – Штаб по координации военного сотрудничества государств-участников СНГ.

При этом в каждом из этих регионов параллельно развертывалась наблюдательная операция ООН с участием военных наблюдателей – UNMOT в Таджикистане и UNOMIG в Грузии/Абхазии. Таким образом, можно говорить не о двух, а о четырех МТО – двух международных МТО по мандату ООН с наблюдательными функциями и двух региональных МТО СНГ с функциями разъединения конфликтующих сторон и стабилизации обстановки в конфликтных регионах.

 Таджикистан. Военные действия в Таджикистане с 1992 г. по настоящее время с политико-правовой точки зрения следует трактовать не как единую миротворческую операцию, а как комплекс из нескольких разнотипных операций:

Операция (комплекс мероприятий) пограничных (и приданных к ним) сил РФ по охране государственной границы Таджикистана с Афганистаном и Китаем (не имела четкого правового оформления до мая 1993 г., затем осуществляется на основе двустороннего межгосударственного соглашения РФ-РТ от 25.05.1993; не имеет характера международной миротворческой операции).

Коллективные дополнительные меры стран СНГ по стабилизации обстановки на таджикско-афганской границе в 1993-1994 гг. (регулировались решениями СГГ СНГ от 22.01.1993, 24.12.1993 и 15.04.1994). Изначально эти меры не трактовались как миротворческая деятельность в смысле региональной миротворческой операции, впоследствии, с внесением формулировок по стабилизации обстановки на границе в мандат КМС СНГ, получили миротворческую трактовку.

Собственно операция Коллективных миротворческих сил СНГ по мандату Совета глав государств СНГ. КМС СНГ реально были созданы как коллективные силы сначала 5-ти, затем 4-х государств – России, Казахстана, Узбекистана. Киргизстана (контингенты ВС Таджикистана были поначалу включены в КМС, затем исключены для более адекватного соответствия критериям международного миротворчества). Другие страны СНГ не принимали практического участия в их формировании или финансировании.

В силу этого можно применить сложившуюся в системе ООН терминологию и говорить о коалиции государств, которой региональная организация (СНГ) делегировала полномочия по практическому проведению миротворческой операции. Это более адекватное определение типа операции, чем утверждение, что операция в Таджикистане проводится Содружеством в целом, тем более, что конфигурация самого СНГ за годы операции менялась, а ряд стран подчеркивал, что неучастие в операциях такого типа носит не случайный, а принципиальный характер.

Действия военных контингентов Вооруженных сил Российской Федерации, дислоцированных на территории Республики Таджикистан, по оказанию поддержки правительству Республики Таджикистан в решении задач стабилизации обстановки, и решении иных государственных задач, на основе Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между РФ и РТ, и других двусторонних соглашений.

Целесообразно вынести мероприятия по оказанию поддержки правительственным силам Таджикистана со стороны РФ за пределы «коллективных миротворческих действий», чтобы не подвергать сомнению статус операции коалиции стран СНГ. К тому же, этот тип действий охватывает все не входящие в КМС СНГ компоненты Группы российских войск в Таджикистане.

Политико-дипломатическая посредническая деятельность государств СНГ по мирному урегулированию межтаджикского конфликта.

Субъектами осуществления этой деятельности выступали на разных этапах Совет глав государств СНГ, Совет министров иностранных дел и Совет министров обороны СНГ, политическая Комиссия по урегулированию, Специальный представитель СНГ по урегулированию конфликта в Таджикистане.

Эта деятельность окончательно приняла характер «классического» миротворческого посредничества в 1995-1997 гг. в ходе организации и проведения переговоров с участием таджикского правительства и Объединенной таджикской оппозиции, завершившихся подписание Таджикских мирных соглашений 1997 г. В этом смысле можно выделить этот комплекс политико-дипломатических мероприятий как миротворческую посредническую (невоенную) миссию СНГ, осуществленную во взаимодействии с ООН и ОБСЕ, чьи делегации также действовали в регионе в этот период.

Наконец, операция МНООНТ/UNMOT военных наблюдателей ООН в Таджикистане (в настоящее время – военные наблюдатели от 13 стран).

При такой трактовке гораздо легче отстоять статус миротворческой операции региональной организации для тех компонентов названного комплекса, которые действительно соответствуют общим критериям миротворчества ООН и региональных организаций. При этом собственно миротворческая операция коалиции стран СНГ предстает двукомпонентной: включающей военную деятельность КМС СНГ, с одной стороны, и политико-дипломатическую посредническую миссию СНГ по межтаджикскому урегулированию, с другой.

Грузия. Несмотря на относительную географическую близость, операции в Южной Осетии и Абхазии существенно различны. В Южной Осетии имеют место действия российских военных и дипломатов на основе двустороннего межгосударственного соглашения Россия-Грузия в присутствии наблюдательной миссии ОБСЕ, в то время как в Абхазии – две взаимосвязанных миротворческих операции: миротворческая операция региональной организации (СНГ) на основе мандата глав государств Содружества и миротворческая операция ООН (наблюдательная миссия – МООННГ) на основе мандата СБ ООН[60].

При этом, если результат операции в Южной Осетии можно назвать успехом, то результат усилий в Абхазии остается неудовлетворительным по сравнению с ожиданиями сторон.

Отметим особенности операции в Абхазии/Грузии, которые осложнили ее проведение и международное признание:

- Действия российских военных в Абхазии включали элементы принуждения (в формулировке Устава ООН), в частности, при выбивании вооруженных формирований из Кодорского ущелья, участии российских формирований в обстреле Сухуми, а позже – в форме участия российских военно-морских судов в обеспечении морской блокады побережья Абхазии.

-        Из-за формальных задержек с подписанием мандата операции и ратификацией решения об участии российских контингентов Советом Федерации ФС РФ, операция (мероприятия по введению войск) летом 1994 г. фактически началась раньше, чем произошло должное правовое оформление решения о ее проведении.

-        Операция так и не стала коллективной операцией стран СНГ. Основной миротворческий контингент не был предоставлен никакими иными государствами СНГ, помимо России. Между тем, по сложившимся в ООН стандартам контингент, предоставляемый одной страной, не должен превышать трети от общего количества участников. Однако в ряде операций при лидирующей роли военных США, например, на Гаити или в Сомали, такие стандарты также не выполнялась.

- Не создано многостороннее международное военное командование операцией, руководство операцией осуществляется фактически Генеральным Штабом ВС РФ. При этом не все российские формирования в Грузии входят в состав КМС, и подчас имеет место смешение функций российских военных баз, созданных по соглашению 1994 г., и миротворческих сил.

-        Отношение самих конфликтующих сторон к операции было и остается неоднозначным. Несмотря на формальную поддержку, абхазская сторона нарушала перемирие, затягивала возвращение беженцев. В Грузии операции противостояла оппозиция в лице «Народного фронта», лидеров Республиканской и Национально – демократической партий и Союза освобождения Абхазии, который требовал не размещать российские войска, так как это «грозит потерей Абхазии». В тоже время проведение операции поддержали Союз граждан Грузии, Социал-демократическая партия и другие центристские политические силы.

-        Принятие решения ООН о расширении мандата операции МНООНГ и придания ей функций, которые предлагали страны СНГ, не состоялось. Операция МНОООНГ осталась наблюдательной по характеру мандата. Одобрение операции СНГ со стороны ООН также проходило очень сложно, миротворческие подразделения СНГ не получили статуса «голубых касок».

Наряду с названными сложностями, можно отметить успешные аспекты и результаты данной операции:

В целом удалось предотвратить продолжение кровопролития и существенно ограничить вооруженные столкновения грузинских и абхазских формирований.

Создана политическая инфраструктура урегулирования: происходят относительно регулярные раунды переговоров при посредничестве ООН и России, есть достаточно тесное взаимодействие между политической и военной сторонами урегулирования.

Между миротворческими силами СНГ (России) и военными наблюдателями операции МНООНГ сложилось хорошее рабочее взаимодействие. Генеральный секретарь и СБ ООН удовлетворены степенью информированности о действиях миротворцев СНГ, и «разделение труда» между операцией региональной организации (СНГ) и операцией ООН представляет собой (как и в Таджикистане) достойный изучения и повторения опыт.

В результате миротворческой операции восстановлены транспортные коммуникации (мосты), железнодорожное сообщение, ряд объектов инфраструктуры в регионе разминированы, введены в строй.

Произошло частичное возвращение беженцев в районы, покинутые ими в ходе конфликта. Вместе с тем, именно затрудненное возвращение беженцев и невозможность для миротворческого контингента гарантировать безопасность всех беженцев являются одно из основных причин затягивания урегулирования.

В целом можно констатировать, что, несмотря на ее необходимость и определенные положительные промежуточные итоги, операция в Абхазии пока наименее успешна из всех, проводимых на территории СНГ. Ее сворачивание на данном этапе привело бы, скорее всего, к возобновлению вооруженных столкновений. Однако дело здесь не в слабости самой операции (военная сторона операции вполне функциональна, российские контингенты справляются со своими задачами), а в неисчерпанности политической воли сторон (особенно абхазской) продолжать конфронтацию до победы, достижения своих политических целей.

Учитывая тенденции отношения ООН к этому конфликту, трудно ожидать, что в обозримой перспективе контингенты СНГ/России удастся заменить на «голубые каски» ООН. А принимая во внимание необходимость для России в ситуации незавершенного конфликта в Чечне иметь определенное влияние на Грузию и «лояльное» взаимодействие с грузинскими властями, не допустить возникновения нового очага вооруженной борьбы на южных российских границах, остается лишь сохранять российский контингент в Абхазии, продолжать операцию и последовательное посредническое содействие политическому урегулированию.

В отличие от затянувшейся операции в Абхазии, урегулирование конфликта в Южной Осетии является относительно успешным. Однако, в отличие от действий в Абхазии и в Таджикистане, операция в Южной Осетии не имеет мандата глав государств СНГ, и потому не может рассматриваться как региональная миротворческая операция (операция региональной организации) в полном смысле слова. Ее правовые основания иные: трехсторонне соглашение между сторонами конфликта и Россией[61].

Россия остается гарантом выполнения грузино-осетинских соглашений. В международно-правовом отношении участие России в юго-осетинском урегулировании есть не что иное как легитимное вмешательство в дела другого государства по соглашению с его политическим руководством. Применение статуса «миротворческой операции» к действиям всех трех сторон по прекращению конфликта может быть осуществлено только «по аналогии». При этом, однако, аналогия оказывается вполне работающей, а организационно-тактические аспекты операции действительно сближают ее с международным миротворчеством.

Однако, как в Таджикистане и Абхазии, здесь следует провести грань между вовлеченностью России в конфликт до заключения соглашения сторон о прекращении огня, и статусом и ролью России после заключения такого соглашения. Российские войска, находившиеся на территории Южной Осетии до заключения соглашения (инженерно-саперный и вертолетный полки) никак не относятся к миротворческим силам. При создании трехсторонних патрульных сил они не были привлечены, и вскоре были выведены из Грузии.

Контингенты же, составившие трехсторонние разделительные силы, выполняли по сути типичные миротворческие функции: контроль за зоной безопасности по линии соприкосновения противников, разоружение и расформирование незаконных военных формирований, изъятие оружия у населения и др. Нетипичным было однако привлечение к участию в них контингентов самих конфликтующих сторон (эта же практика параллельно применялась в ходе создания трехсторонних миротворческих сил в Приднестровье).

Молдова/Приднестровье. По итогам анализа конфликтного урегулирования в Молдове/Приднестровье можно сделать следующие выводы:

Если абстрагироваться от международно-правовой стороны вопроса, то предупредительное развертывание российских войск и последующее создание и деятельность трехстороннего военного контингента, обеспечивающего контроль над «буферной» зоной разделения враждующих сторон, то есть форма операции, соответствует (за небольшими исключениями) задачам и тактике международных операций по принуждению к миру и поддержанию мира.

В политическом и практическом отношении механизм коллективного миротворчества Содружества Независимых Государств, который еще только начинал формироваться на момент конфликта, несмотря на просьбы Молдовы, задействовать не удалось.

В правовом отношении операция основана на двустороннем межгосударственном соглашении, и является легитимным вмешательством Российской Федерации в дела Республики Молдова по просьбе ее законно избранного политического руководства.

Превращение Соглашения о привлечении в регион конфликта российских военных из двухстороннего в трехстороннее (привлечение к его выработке, подписанию и участию в Объединенной Контрольной комиссии лидеров Приднестровья) повышает правовую легитимность и политическую сбалансированность всей операции[62].

Организация процесса урегулирования по «международному образцу», с созданием многостороннего политического органа урегулирования (ОКО), в котором представлены министерства и органы иностранных дел сторон, и которому формально подчинены миротворческие военные контингенты, а также привлечение к процессу урегулирования наблюдателей от ОБСЕ обеспечивает уже не только формальное, но сущностное сходство операции с международным миротворчеством.

Исключение из состава миротворцев (вопреки просьбам Приднестровья) подразделений бывшей 14-й армии как «необъективной» и привлечение по ротации российских контингентов из отдаленных регионов России характеризует стремление России и Молдовы к созданию и поддержанию стандартов операции как миротворческой, препятствуют нежелательной идентификации России как поддерживающей лишь одну из сторон конфликта.

Включение в состав миротворцев контингентов, предоставленных самими враждующими сторонами, нарушает формальные принципы миротворчества и вряд ли было бы возможным, если бы операция проводилась под эгидой СНГ или ОБСЕ. Однако при нынешнем правовом статусе операции такая трехсторонняя структура контингента оказалась не только приемлемой, но и весьма функциональной. Более того, практическая успешность схемы, при которой «лояльные» по отношению к политическому примирению компоненты сил противников помогают нейтрализовать вылазки «нелояльных», продолжающих вооруженные или враждебные действия, позволяет настаивать на том, что этот тактический прием (положительно сработавший в Южной Осетии и в Молдове) является оправдавшим себя экспериментальным вкладом в опыт международного миротворчества.

Геополитические установки России, ее современная концепция национальной безопасности и военная доктрина не предполагают сохранения анклавов российской военной силы на территории других государств в случаях, в которых безопасность самой России как государства не затронута[63]. В силу этого вывод остатков 14-й армии с территории Республики Молдова, хотя и сопряжен с известными экономическими и техническими трудностями, политически логичен и неизбежен. В то же время нет прямой (правовой) связи между уходом 14-й армии и отзывом российского компонента из миротворческого контингента.

Российский компонент в трехстороннем миротворческом контингенте может оставаться в Молдове/Приднестровье вплоть до окончательного политического урегулирования, обеспечивая, вместе с российским политико-дипломатическим участием в ОКО, некоторое представительство российских интересов в регионе, причем в статусе, который ( в отличие от присутствия 14-й армии) не вызывает международно-правовых и политических нареканий и проблем.

Таким образом, действия российских военных в Молдове/Приднестровье распадаются на два довольно отличных этапа. На первом этапе, до заключения трехстороннего соглашения от 21 июля 1992 г., российские военные контингенты, входящие в состав 14-й армии, осуществили не оформленные в правовом отношении элементы принудительных действий (предупредительное развертывание и демонстрация силы). На втором этапе, после заключения политических соглашений о принципах урегулирования конфликта, началась собственно трехсторонняя операция, которая уже соответствует по форме и ряду сущностных признаков характеристикам типичной операции по поддержанию мира. Был изменен статус, состав, характер привлеченных контингентов, и, несмотря на отсутствие правового статуса операции ООН или региональной организации, действия трехсторонних сил вошли в соответствие с нормами и стандартами операций по поддержанию мира.

Эта операция (наряду со структурно сходной операцией в Южной Осетии/Грузии) вполне может быть отнесена к особой разновидности международного миротворчества, когда миротворческие по форме действия отдельных государств и групп государств в отсутствие полноценного мандата СБ ООН неформально признаются международным сообществом как особые миротворческие операции.

Заключение

Международные отношения издавна занимали существенное место в жизни любого государства, общества и отдельного человека. Происхождение наций, образование межгосударственных границ, формирование и изменение политических режимов, становление различных социальных институтов, обогащение культур, развитие искусства, науки, технический прогресс и эффективная экономика тесно связаны с торговыми, финансовыми, культурными и иными обменами, межгосударственными союзами, дипломатическими контактами и военными конфликтами – или, иначе говоря, с международными отношениями. Их значение возрастает еще больше в наши дни, когда все страны вплетены в плотную, разветвленную сеть многообразных взаимодействий, влияющих на объемы и характер производства, виды создаваемых товаров и цены на них, на стандарты потребления, ценности и идеалы людей.

Окончание «холодной войны» и распад «мировой социалистической системы», выход на международную арену бывших советских республик в качестве самостоятельных государств, поиски новой Россией своего места в мире, определение ее внешнеполитических приоритетов, переформулирование национальных интересов, угрозы быть втянутой в кровопролитные конфликты, бушующие на периферии постсоветского пространства, – все эти и многие другие обстоятельства международной жизни оказывают непосредственное влияние на повседневное существование людей и судьбы россиян, на настоящее и будущее нашей страны, ее ближайшее окружение и, в известном смысле, на судьбы человечества в целом.

В свете сказанного становится понятно, что в наши дни резко возрастает объективная необходимость в теоретическом осмыслении международных отношений, в анализе происходящих здесь изменений и их последствий.

С точки зрения теории международных отношений международный конфликт рассматривается как особое политическое отношение двух или нескольких сторон – народов, государств или группы государств, – концентрированно воспроизводящее в форме косвенного или непосредственного столкновения экономические, социально-классовые, политические, территориальные, национальные, религиозные или иные по природе и характеру интересы[64].

Международные конфликты, таким образом, являются разновидностью международных отношений, в которые вступают различные государства на почве противоречий интересов. Разумеется, международный конфликт – это особое, а не рутинное политическое отношение, поскольку оно означает и объективно и субъективно разрешение разнородных конкретных противоречий и порождаемых ими проблема конфликтной форме и в ходе своего развития может порождать международные кризисы и вооруженную борьбу государств.

Международный конфликт как политическое отношение воспроизводит не только объективные противоречия, но и вторичные, по своему характеру субъективные, противоречия, обусловленные спецификой их восприятия политическим руководством и процедурой принятия политических решений в данной стране.

При этом субъективные противоречия способом, так или иначе воздействовать на возникновение и развитие конфликта, интересы и цели сторон, которые во многих случаях представляются достаточно отчужденными от реальных противоречий. То есть международный конфликт фокусирует в себе все без исключения экономические, идеологические, социально-классовые, идеологические, собственно политические, военно-стратегические и иные отношения, которые развиваются в связи с данным конфликтом.

Международный конфликт при расширении числа или изменение сторон, участвующих в нем, может нести на себе и отпечаток новых аспектов, непосредственно возникающих уже как следствие самого конфликта. Возникнув как политическое отношение, международный конфликт обретает некоторую самостоятельность, собственную логику развития и поэтому способен уже самостоятельно различным образом влиять на другие отношения, развивающиеся в рамках данного конфликта, а также на характер лежащих в его основе противоречий и способы их разрешения.

Международные конфликты независимо от любых специфических признаков, которые присущи каждому из них, объективно порождаются как особые конкретно-исторические политические отношения между странами или группами стран в пределах определенного пространственно-временного континуума.

Они воспроизводят непосредственно или в опосредованной форме, в том или ином виде отражая расстановку и соотношение сил на международной арене, состояние и развитие системы международных отношений и ее структуры на различных уровнях, а также другие, более или менее связанные с этим глобальные, региональные или двусторонние противоречия современного мира, сложные, постоянно развивающиеся условия в различных частях земного шара, множество конкретных ситуаций на различных уровнях международных отношений.

Следует сделать ряд выводов, характеризующих конфликты современного мироустройства:

- повышение конфликтности современной мировой системы произошло в силу стирания границ внешней и внутренней политики, усиления взаимозависимости государств, расползания региональных, локальных конфликтов;

- основная масса конфликтов сегодня обосновываются, легитимизируются при помощи принципа национального самоопределения. Следует отметить, что этнонациональный или религиозный факторы не обязательно являются истинными причинами. В большинстве случаев этнополитические и этнорелигиозные противоречия становятся средством достижения нестабильности в регионе, но не отражают конечной цели конфликта;

- особое значение приобрел такой феномен, как национальный экстремизм, то есть приверженность к крайним взглядам, идеям и мерам, направленным на достижение своих целей радикально ориентированным социальным институтам, а также малым группам (национальных, этнорелигиозных движений, конфессий, сект, иных формирований;

- в мировой конфликтологии появился такой новый термин как «этнический (или национальный) терроризм»;

- в силу того, что конфликты нового поколения основываются на непримиримых противоречиях, как правило, религиозного толка, это конфликты типа «схватка», где консенсус невозможен. Должен быть один победитель. А потому теория урегулирования конфликтов не всегда себя оправдывает, настоящие институты и законодательство уже не в полной мере отвечают вызовам современности;

- мировая конфликтология не располагает достаточным количеством методов прогнозирования конфликтов и эффективных способов их предупреждения.

Помимо общих характеристик каждый конфликт имеет свои отличительные черты, свой потенциал конфликтности для региональной и международной безопасности. И вместе с тем характер и протекание их не новы, имеют аналогии в мировой практике, а, следовательно, есть возможность их обобщения в теорию.

Конфликты, в основу которых положено стремление к национальному самоопределению или религиозная нетерпимость чрезвычайно сложны для урегулирования, но приемлемы для управления и контроля. Что обосновывает необходимость исследования конфликтов нового поколения с поиском аналогий в истории международных отношений, выявлением основных участников столкновения, рассмотрением вероятности использования конфликта (при условии, что он изначально возник по объективным причинам), анализом возможного выбора средств достижения целей, определением цены данного конфликта для обеспечения международной безопасности, целесообразности его продолжения.

Список использованной литературы

1.      Анцупов А.Я., Шипилов А.И. Конфликтология. – М.: ЮНИТИ, 1999. – С. 552

2.      Бородкин Ф. М., Коряк Н. М. Внимание: конфликт. – М.: 2002. – 123 с.

3.      Варламова Н. В., Пахоменко Н.Б. Между единогласием и волей большинства: (Политико-правовые аспекты консенсуса) / Центр конституционных исследований. МОНФ. – М., 1997. – 65 с.

4.      Вершинин С. Конфликтология: Конспект лекций. – СПб.: Изд-во Михайлова В.А., 2000. – 64 с.

5.      Галкин А.А., Дмитриев А.В. Современный терроризм: состояние и перспективы. – М., 2000. – 240 с.

6.      Глухова А.В. Политические конфликты: основания, типология, динамика (теоретико-методологический анализ). – М., 2000. – 280 с.

7.      Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социологические исследования. – 1994. – № 5.

8.      Денисовский Г.М., Козырева П.М. Политическая толерантность в реформируемом российском обществе второй половины 90-х годов. – М.: Центр общечеловеческих ценностей, 2002. – 112 с.

9.      Дмитриев А.В. Социальный конфликт: Общее и особенное / А.В. Дмитриев. – М.: Гардарики, 2002. – 525 с.: ил.

10.    Дружинин В. В., Конторов А. С., Конторов М. Д. Введение в теорию конфликта. – М.: 2002. – 158 с.

11.    Ермоленко Д.В. Социология и проблемы международных отношений (некоторые аспекты и вопросы социологических исследований международных отношений). – М., 2002.

12.    Зайцев А.К. Социальный конфликт. – М., 2000. – 464 с.

13.    Замкова В.И., Ильичков М.З. Терроризм – глобальная проблема современности. – М., 1996. – 80 с.

14.    Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. – М.: Аспект-Пресс, 1997. – 286 с.

15.    Здравомыслов А.Г. Социология конфликта: Россия на путях преодоления кризиса: учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – 2-е изд., доп. - М.: Аспект Пресс, 1995. - 317 с.

16.    Зимичев А.М. Психология политической борьбы. – СПб.: Санта, 1993. – 160 с.

17.    Ишмуратов А. Т. Конфликт и согласие. – К.: 1996. – 190 с.

18.    Князева М. Н. Конфликт. № 2. – М.: 2001. – 97 с.

19.    Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А. Политическая конфликтология. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – М.: Ижица, 2002. – 400 с.;

20.    Ковачик П., Малиева Н. Предупреждение и разрешение конфликтов. – М.: Ин-т психологии РАН, 1994 – С. 56

21.    Кожушко Е.П. Современный терроризм: Анализ основных направлений / Под общ. Ред. А.Е. Тараса. – Мн.: Харвест, 2000. – 448 с.

22.    Козер Л. Функции социального конфликта / Льюис Козер; Пер. с англ. О. Назаровой; Под общ. ред. Л.Г. Ионина. – М.: Идея-Пресс, 2000. – 205 с.

23.    Козырев Г.И. Введение в конфликтологию: Учеб. Пособие. – М., 1999;

24.    Конфликт и политика: новые перспективы // Современная конфликтология в контексте культуры мира. – М.: 2001.

25.    Конфликты в современной России: Проблемы анализа и регулирования / Степанов Е.И., Васильева Е.И., Романенко Л.М. и др.; РАН, Центр конфликтологии, Ин-т социологии. – М.: Эдиториал УРСС, 1999. – 343 с.

26.    Корнелиус Х., Фэйр Ш. Выиграть может каждый: как разрешать конфликты. – М.: АО Спрингер, 1992. – 116 с.

27.    Кременюк В. А. Об исследовании международных конфликтов. – США. Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – N 2. – С. 45-59.

28.    Лебедева М.М. Политическое урегулирование конфликтов: Подходы, решения, технологии / Ин-т «Открытое общество». – М.: Аспект Пресс, 1997. – 271 с.

29.    Мастенбрук В. Переговоры. – Калуга: Издание КаИС, 1994. – 176 с.

30.    Матвеева С.Я. Модернизация и глубинный конфликт ценностей в России // Социальный конфликт. – 1994. – № 4.

31.    Политическая конфликтология перед новыми вызовами/ Дмитриев А.В., Глухова А.В., Картунов А.В. и др.; Под ред. А.В. Глуховой; Воронеж. межрегион. ин-т обществен. наук. – Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2001. – 282 с.

32.    Политическая конфликтология: Работы российских и зарубежных авторов: Хрестоматия / Под ред. д.п.н., проф. М.М. Лебедевой и д.и.н., проф. С.В. Устинкина. – М.; Н.Новгород, 2002. – 312 с.

33.    Политические конфликты: от насилия к согласию. – М.: АПН, РАПН, Центр конфликтологии РАН, ИС РАН. – М., 1996. – 291 с.

34.    Политический экстремизм в России / Верховский А., Папп А., Прибыловский В.; Моск. Антифашист. Центр, Информ. – эксперт. Группа «Панорама». – М.: Ин-т экспериментальной социологии, 1996. – 341 с.

35.    Пряхин В.Ф. Региональные конфликты на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Приднестровье, Таджикистан). М.: ООО «Издательство ГНОМ и Д», 2002. – 344 с.

36.    Родин Л., Фролов А. Роль посредничества в урегулировании межнациональных конфликтов // Международная жизнь. – 1992. – № 8-9.

37.    Скотт Г Джинни. Конфликты: пути преодоления / Пер. с англ. – К.: Издат. Об-во “Верзилин и КЛТД”, 2000. – 246 с.

38.    Скотт Г Джинни. Способы разрешения конфликтов / Пер. с англ. – К.: Издат. Об-во “Верзилин и КЛТД”, 2001. – 312 с.

39.    Современная конфликтология в контексте культуры мира. – М.: 2001.

40.    Соловьев А.И. Противоречия согласительных процессов в России // Политические исследования. – 1996. - № 5.

41.    Социальное согласие в современном мире. (Отв. ред. Г.М. Денисовский). – М.: «Центр общечеловеческих ценностей», 2000. – 144 с.

42.    Социальные конфликты в меняющемся российском обществе (детерминация, развитие, разрешение). М.: Институт социологии РАН, Горбачев-Фонд, 1994. – 105 с.

43.    Социальный конфликт: современные исследования. Реферативный сборник. – М.: ИНИОН. Институт социологии, 2005. – 157 с.

44.    Тагиров Э.Р., Тронова Л.С. Конфликты в обществе: от противостояния к согласию. – Казань: Изд-во КФЭИ, 1996. – 240 с.

45.    Фельдман Д.М. Конфликты в мировой политике / Под ред. П. А. Цыганкова. – М.: МУБУ, 1997. – 128 с.

46.    Фельдман Д.М. Политология конфликта. Учеб. пособие. – М.: Издательский Дом «Стратегия», 1998. – 200 с.

47.    Фишер Р., Браун С. Путь к единению, или от переговоров к тесным взаимоотношениям. – М.: Наука, 1992. – 192 с.

48.    Фишер Р., Юри У. Путь к согласию: или переговоры без поражения. – М.: Наука, 1992. – 158 с.

49.    Фольц У. Этнический конфликт и вмешательство: некоторые международные аспекты // Кентавр. – 1992. – март-апрель.

50.    Хамзина Г.Р. Ценностная мотивация этнического конфликта / Науч. ред. Э.Р. Тагиров. – Казань: Карпол, 1999. – 98 с.

51.    Цыганков П.А. Политическая социология международных отношений (учебное пособие). – М.: Радикс, 1994. – 320 с.

52.    Этнические и региональные конфликты в Евразии: в 3-х книгах. – М.: Издательство «Весь мир», 1997. – 208 с., 224 с., 304 с.

53.    Южная Азия: конфликты и геополитика. – М.: Институт востоковедения РАН, 1999. – 174 с.

54.    Юри У. Преодолевая «нет», или переговоры с трудными людьми. – М.: Наука, 1993. – 127 с.

55.    Coser L. The Functions of Social Conflicts. New York, 1999. p.8.

56.    Dahrendorf R. The Modern Social Conflict: An Essay on The Politics of Liberty. – Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 2002. – 219 p.

57.    Hantington Samuel. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. – N.-Y.: Simon and Shuster, 1996.

58.    Horowitz D.L. Ethnic Groups in Conflict. – Berkeley, Los Angeles, L.: University of California Press, 2002. – 697 p.

59.    Krisberg L. Constructive Conflicts: From Escalation to Resolution. – Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 1998. – 393 p.

60.    Morgenthau H. Politics among nations. The struggle for power and peace. N.Y., 1973.

[1] Morgenthau H. Politics among nations. The struggle for power and peace. N.Y., 1973.

[2] Фольц У. Этнический конфликт и вмешательство: некоторые международные аспекты // Кентавр. – 1992. – март-апрель.

[3] Хамзина Г.Р. Ценностная мотивация этнического конфликта / Науч. ред. Э.Р. Тагиров. – Казань: Карпол, 1999. – 98 с.

[4] Дружинин В. В., Конторов А. С., Конторов М. Д. Введение в теорию конфликта. – М.: 2002. – 158 с.

[5] Князева М. Н. Конфликт. № 2. – М.: 2001. – 97 с.

[6] Ишмуратов А. Т. Конфликт и согласие. – К.: 1996. – 190 с.

[7] Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социологические исследования. – 1994. – № 5.

[8] Глухова А.В. Политические конфликты: основания, типология, динамика (теоретико-методологический анализ). – М., 2000. – 280 с.

[9] Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А. Политическая конфликтология. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – М.: Ижица, 2002. – 400 с.;

[10] Ковачик П., Малиева Н. Предупреждение и разрешение конфликтов. – М.: Ин-т психологии РАН, 1994 – С. 56

[11] Цыганков П.А. Политическая социология международных отношений (учебное пособие). – М.: Радикс, 1994. – 320 с.

[12] Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. – М.: Аспект-Пресс, 1997. – 286 с.

[13] Варламова Н. В., Пахоменко Н.Б. Между единогласием и волей большинства: (Политико-правовые аспекты консенсуса) / Центр конституционных исследований. МОНФ. – М., 1997. – 65 с.

[14] Политические конфликты: от насилия к согласию. – М.: АПН, РАПН, Центр конфликтологии РАН, ИС РАН. – М., 1996. – 291 с.

[15] Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. – М.: Аспект-Пресс, 1997. – 286 с.

[16] Krisberg L. Constructive Conflicts: From Escalation to Resolution. – Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 1998. – 393 p.

[17] Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А. Политическая конфликтология. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – М.: Ижица, 2002. – 400 с.;

[18] Конфликт и политика: новые перспективы // Современная конфликтология в контексте культуры мира. – М.: 2001.

[19] Политическая конфликтология: Работы российских и зарубежных авторов: Хрестоматия / Под ред. д.п.н., проф. М.М. Лебедевой и д.и.н., проф. С.В. Устинкина. – М.; Н.Новгород, 2002. – 312 с.

[20] Coser L. The Functions of Social Conflicts. New York, 1999. p.8.

[21] Dahrendorf R. The Modern Social Conflict: An Essay on The Politics of Liberty. – Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 2002. – 219 p.

[22] Horowitz D.L. Ethnic Groups in Conflict. – Berkeley, Los Angeles, L.: University of California Press, 2002. – 697 p.

[23] Скотт Г Джинни. Способы разрешения конфликтов / Пер. с англ. – К.: Издат. Об-во “Верзилин и КЛТД”, 2001. – 312 с.

[24] Фельдман Д.М. Политология конфликта. Учеб. пособие. – М.: Издательский Дом «Стратегия», 1998. – 200 с.

[25] Фельдман Д.М. Конфликты в мировой политике / Под ред. П. А. Цыганкова. – М.: МУБУ, 1997. – 128 с.

[26] Фишер Р., Браун С. Путь к единению, или от переговоров к тесным взаимоотношениям. – М.: Наука, 1992. – 192 с.

[27] Зимичев А.М. Психология политической борьбы. – СПб.: Санта, 1993. – 160 с.

[28] Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А. Политическая конфликтология. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – М.: Ижица, 2002. – 400 с.;

[29] Кожушко Е.П. Современный терроризм: Анализ основных направлений / Под общ. Ред. А.Е. Тараса. – Мн.: Харвест, 2000. – 448 с.

[30] Dahrendorf R. The Modern Social Conflict: An Essay on The Politics of Liberty. – Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 2002. – 219 p.

[31] Morgenthau H. Politics among nations. The struggle for power and peace. N.Y., 1973.

[32] Кременюк В. А. Об исследовании международных конфликтов. – США. Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – N 2. – С. 45-59.

[33] Лебедева М.М. Политическое урегулирование конфликтов: Подходы, решения, технологии / Ин-т «Открытое общество». – М.: Аспект Пресс, 1997. – 271 с.

[34] Родин Л., Фролов А. Роль посредничества в урегулировании межнациональных конфликтов // Международная жизнь. – 1992. – № 8-9.

[35] Современная конфликтология в контексте культуры мира. – М.: 2001.

[36] Коваленко Б.В., Пирогов А.И.. Рыжов О.А. Политическая конфликтология. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. – М.: Ижица, 2002. – 400 с.;

[37] Фишер Р., Браун С. Путь к единению, или от переговоров к тесным взаимоотношениям. – М.: Наука, 1992. – 192 с.

[38] Лебедева М.М. Политическое урегулирование конфликтов: Подходы, решения, технологии / Ин-т «Открытое общество». – М.: Аспект Пресс, 1997. – 271 с.

[39] Корнелиус Х., Фэйр Ш. Выиграть может каждый: как разрешать конфликты. – М.: АО Спрингер, 1992. – 116 с.

[40] Morgenthau H. Politics among nations. The struggle for power and peace. N.Y., 1973.

[41] Кременюк В. А. Об исследовании международных конфликтов. – США. Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – N 2. – С. 45-59.

[42] Политическая конфликтология перед новыми вызовами/ Дмитриев А.В., Глухова А.В., Картунов А.В. и др.; Под ред. А.В. Глуховой; Воронеж. межрегион. ин-т обществен. наук. – Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2001. – 282 с.

[43] Политическая конфликтология: Работы российских и зарубежных авторов: Хрестоматия / Под ред. д.п.н., проф. М.М. Лебедевой и д.и.н., проф. С.В. Устинкина. – М.; Н.Новгород, 2002. – 312 с.

[44] Социальное согласие в современном мире. (Отв. ред. Г.М. Денисовский). – М.: «Центр общечеловеческих ценностей», 2000. – 144 с.

[45] Замкова В.И., Ильичков М.З. Терроризм – глобальная проблема современности. – М., 1996. – 80 с.

[46] Лебедева М.М. Политическое урегулирование конфликтов: Подходы, решения, технологии / Ин-т «Открытое общество». – М.: Аспект Пресс, 1997. – 271 с.

[47] Варламова Н. В., Пахоменко Н.Б. Между единогласием и волей большинства: (Политико-правовые аспекты консенсуса) / Центр конституционных исследований. МОНФ. – М., 1997. – 65 с.

[48] Политическая конфликтология перед новыми вызовами/ Дмитриев А.В., Глухова А.В., Картунов А.В. и др.; Под ред. А.В. Глуховой; Воронеж. межрегион. ин-т обществен. наук. – Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2001. – 282 с.

[49] Кременюк В. А. Об исследовании международных конфликтов. – США. Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – N 2. – С. 45-59.

[50] Галкин А.А., Дмитриев А.В. Современный терроризм: состояние и перспективы. – М., 2000. – 240 с.

[51] Южная Азия: конфликты и геополитика. – М.: Институт востоковедения РАН, 1999. – 174 с.

[52] Глухова А.В. Политические конфликты: основания, типология, динамика (теоретико-методологический анализ). – М., 2000. – 280 с.

[53] Корнелиус Х., Фэйр Ш. Выиграть может каждый: как разрешать конфликты. – М.: АО Спрингер, 1992. – 116 с.

[54] Политическая конфликтология: Работы российских и зарубежных авторов: Хрестоматия / Под ред. д.п.н., проф. М.М. Лебедевой и д.и.н., проф. С.В. Устинкина. – М.; Н.Новгород, 2002. – 312 с.

[55] Krisberg L. Constructive Conflicts: From Escalation to Resolution. – Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 1998. – 393 p.

[56] Hantington Samuel. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. – N.-Y.: Simon and Shuster, 1996.

[57] Ермоленко Д.В. Социология и проблемы международных отношений (некоторые аспекты и вопросы социологических исследований международных отношений). – М., 2002.

[58] Пряхин В.Ф. Региональные конфликты на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Приднестровье, Таджикистан). М.: ООО «Издательство ГНОМ и Д», 2002. – 344 с.

[59] Денисовский Г.М., Козырева П.М. Политическая толерантность в реформируемом российском обществе второй половины 90-х годов. – М.: Центр общечеловеческих ценностей, 2002. – 112 с.

[60] Конфликты в современной России: Проблемы анализа и регулирования / Степанов Е.И., Васильева Е.И., Романенко Л.М. и др.; РАН, Центр конфликтологии, Ин-т социологии. – М.: Эдиториал УРСС, 1999. – 343 с.

[61] Пряхин В.Ф. Региональные конфликты на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Приднестровье, Таджикистан). М.: ООО «Издательство ГНОМ и Д», 2002. – 344 с.

[62] Пряхин В.Ф. Региональные конфликты на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Приднестровье, Таджикистан). М.: ООО «Издательство ГНОМ и Д», 2002. – 344 с.

[63] Социальные конфликты в меняющемся российском обществе (детерминация, развитие, разрешение). М.: Институт социологии РАН, Горбачев-Фонд, 1994. – 105 с.

[64] Тагиров Э.Р., Тронова Л.С. Конфликты в обществе: от противостояния к согласию. – Казань: Изд-во КФЭИ, 1996. – 240 с.